Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Цинь Цзяин прыснула от смеха. Они как раз поравнялись с закусочной, где предлагались тушеные в соевом соусе утиные шеи. За столиками там и сям под хорошую закуску выпивал народ.
– Выпить любишь? – поинтересовалась Цинь Цзяин.
– Пока жил в Яньцзине, бывало, выпивал немного с друзьями, а тут кручусь как белка в колесе, не до этого.
– А как насчет поругаться?
– Раньше мог показать свой характер, – честно признался Чэнь Чжанцзе и тут же приврал, – у меня ведь жена три года болела, к кому я только не обращался, тогда же и нрав свой пообтесал.
– Ты раньше был актером, а это народец тот еще, не будешь ли ты игру на сцене переносить на реальность? – спросила Цинь Цзяин и тут же добавила, – я человек прямой, бывает, говорю неприятные вещи, но ты не обижайся, – вздохнула она, – уж сильно я намыкалась со своим бывшим.
– Может и есть такие актеры, но ко мне это не относится, к тому же сейчас я не актер, а кочегар.
– Но, как бы то ни было, кто был актером, тому красноречия не занимать.
– Разве я говорю неправду?
Цинь Цзяин, опустив голову, усмехнулась и спросила:
– Я тебя уже засыпала вопросами, почему ты ни о чем не спросишь?
Чэнь Чжанцзе подумал и откровенно сказал:
– Да не знаю я о чем спрашивать.
– Верно мой дядя сказал, что ты – человек искрений, – ответила Цинь Цзяин.
Когда у Чэнь Чжанцзе выдались следующие выходные, они пошли к Башне желтого журавля. Заметив на колоннах две поэтические строчки: «Давно тот старец улетел на желтом журавле. Осталась в память прежних дел лишь башня Хуанхэ», Цинь Цзяин спросила:
– Знаешь, что они означают?
– То, что башня опустела?
– Здесь говорится о тебе и обо мне.
– Это как так?
– Прежние половинки ушли, остались одинокие мужчина и женщина, разве это не про нас?
Чэнь Чжанцзе кивнул:
– Тебе по силам читать между строк, я даже не ожидал.
Когда у Чэнь Чжанцзе выпала следующая пересменка, они отправились на озеро Дунху. Пока они прогуливались вдоль набережной, Цинь Цзяин поинтересовалась:
– Ты по жизни с какими людьми любишь дружить?
– Я – кочегар, какие у меня могут быть друзья, от меня тут мало чего зависит, – немного подумав, Чэнь Чжанцзе добавил, – а вообще я предпочитаю молчаливых.
– Молчуны они как правило лучше болтунов, да?
– Думаю, что так, – подумав, согласился Чэнь Чжанцзе.
– А что можешь рассказать про сына?
– Он такой же, как я, разговаривать не любитель, – сделав паузу, Чэнь Чжанцзе добавил, – пацан, иногда бывает и проказничает, не без этого.
– Моей дочке всего шесть, а она иной раз сидит и вздыхает как старушонка, с чего бы это, как думаешь?
– За тебя переживает, это называется понятливая.
На обед они заказали тушеную лапшу с лепешками из клейкого риса. Пока ели, Цинь Цзяин спросила:
– Сколько раз мы уже встречались?
– Три раза, – подумав, ответил Чэнь Чжанцзе.
– Встретиться – встретились, погулять – погуляли, а поскольку мы уже люди взрослые, да еще и с детьми, то ни к чему нам как малолеткам разводить всю эту романтику, я лучше тебя прямо спрошу, хочешь взять меня в жены?
– Нет.
– Почему?
– Некуда тебя брать.
Зажатая в руке Цинь Цзяин лепешка повисла в воздухе.
– Верно мой дядя сказал, что ты – человек искрений, – произнесла Цинь Цзяин.
Спустя месяц Чэнь Чжанцзе и Цинь Цзяин поженились. Поскольку Цинь Цзяин являлась племянницей начальника Миня, депо выделило им в честь свадьбы небольшую двухкомнатную квартиру. Разумеется, поскольку у каждого из них был ребенок, то вчетвером они с трудом умещались в крохотной двушке: Чэнь Чжанцзе с Цинь Цзяин поселились в одной комнате, а его сын Минлян с дочерью Цинь Цзяин, Вэйвэй – в другой. При этом Вэйвэй спала на нижней кровати, а Минлян – на верхней. Когда Чэнь Чжанцзе уходил в рейс, Вэйвэй шла спать в комнату к матери, а Минлян оставался в комнате один. Раньше, когда Минлян с Чэнь Чжанцзе жили в общежитии, Минлян боялся отпускать отца в рейс; зато теперь, когда они переселились в квартиру, Минлян ждал, чтобы у Чэнь Чжанцзе поскорее началась смена; в таких случаях в его распоряжении оставалась целая комната. Когда Минлян оставался дома с Цинь Цзяин, та никогда не заводила с ним разговора, а просто занималась своими делами, как будто Минляна вовсе не существовало; это его глубоко ранило, поэтому Минлян тоже старался ее не замечать.
2
В шесть лет Минлян пошел в начальную школу, которая располагалась в их районе Ханькоу в переулке Чжима. Как-то раз во время обеденного перерыва Минлян прибежал домой и наткнулся на гостя, отец попросил приветствовать его как «дядюшку» и попутно пояснил, что это дядя Яньшэн, который прибыл из их родных мест.
Минлян уже прожил в Ухане три года, когда он приехал туда из Яньцзиня, ему было всего три года, так что спустя еще три года, он уже никого из яньцзиньских знакомых не помнил. Но несмотря на то, что вспомнить этого человека Минлян не мог, при встрече с ним его словно ударило током, он почувствовал присутствие своей мамы.
Минлян помнил, что в Яньцзине его папа и мама работали на хлопкопрядильной фабрике. К вечеру их волосы были полны хлопковых оческов. Едва вернувшись домой, они начинали перебранку. Минлян тогда был еще совсем маленьким, поэтому не понимал почему и из-за чего они ссорятся, единственное, что сохранилось в его памяти так это то, что в такие моменты у обоих то и дело вылетала фраза «все достало». Ну а потом его мама повесилась из-за пучка лука. Минлян тогда еще не знал, что означает фраза «все достало», но через несколько десятков лет он понял, что она может подтолкнуть человека и к тому, чтобы повеситься и к тому, чтобы сигануть с крыши. Спустя несколько десятков лет, просматривая в телефоне новостные ленты, Минлян, то и дело узнавал, что кто-нибудь или вешается или прыгает с крыш. И если кто-то рядом начинал недоумевать, мол, зачем, неужели есть что-то, с чем нельзя справиться? – Минлян обычно отвечал: «Значит довели, значит человека „все достало“». Тогда его спрашивали: «А ты почем знаешь?» Минлян оставлял такой вопрос без ответа, но про себя проговаривал: «Так поступила мама».
Мама повесилась в воскресенье, вообще-то, в тот день они планировали налепить на обед пельменей. После завтрака отец сходил за зеленым луком, а когда
