Потом хлопнула входная дверь, и Нонни зашаркала к спальне. Я засунула голову под подушку еще глубже.

– Дура! – заорала она, ворвавшись в комнату. – Дура проклятая! – Она принялась лупить меня своей клюкой, да так, что я испугалась, как бы она не переломала мне руки, но больше всего досталось, несмотря на одеяло, моему бедру; я стиснула зубы, чтобы вытерпеть побои молча. – Хочешь, чтобы нас отсюда выкинули? Вот дубина! Она все мне выложила: что ты бегала там полуголая, отвлекала их парня от его обязанностей, из-за тебя сгорел чертов сарай! Вставай! – Она так врезала мне по бедру, что у меня слезы брызнули из глаз.

Я убрала с лица подушку.

– Хватит меня бить!

– Вставай, говорю!

– Встану! Убери свою клюку!

Я медленно села. От попыток уснуть в зимней ночной рубашке я была вся потная, от моих волос сильно пахло дымом. Но как ни плохо выглядела я сама, у Нонни вид был и того хуже. Я видела ее взбешенной, когда забеременела Мэри Элла, но сейчас было вдвое хуже. Ее потное лицо побагровело, глаза вылезали из орбит, тройной подбородок мелко дрожал. Я испугалась, что она сейчас помрет от злости и виновата в этом буду я.

– Прости, Нонни, – выдавила я.

Она опять замахнулась клюкой. Я накрыла руками голову и зажмурилась, но она, похоже, передумала: удара я не дождалась.

– Гардинеры больше не повезут тебя в церковь в воскресенье, – сказала она. – Добирайся сама как хочешь. А сейчас живо марш в сушильню!

– В сушильню?! – Как я могла там появиться после случившегося ночью? – Нонни, мне туда нельзя! Они не захотят, чтобы я…

– Одевайся и марш туда! Это наказание: будешь смотреть в глаза Гардинерам, увидишь, что осталось от сушильни. Ты нас опозорила, Айви Харт. Первой была Мэри Элла, но какой с нее спрос? Я-то думала, что ты не такая, а ты…

Она отвернулась и побрела прочь. Никогда еще я не чувствовала себя так отвратительно. Мне было стыдно появиться перед Гардинером, но у меня не было выбора. Я встала и начала одеваться.

У нас был один комод с тремя ящиками. Верхний принадлежал Мэри Элле, средний мне, нижний Нонни и малышу Уильяму. Выдвинув свой ящик, чтобы достать нижнее белье, я наткнулась на коробочку противозачаточного желе, полученную от медсестры Энн. Коробочка была одна, хотя Энн дала мне две. Я открыла ящик Мэри Эллы и обнаружила там вторую. Я не рассердилась, а, наоборот, обрадовалась. Пусть теперь ее парень из нее не выходит – желе поможет. Я решила, что теперь всегда буду снабжать ее этим средством.

В общей комнате Мэри Элла качала малыша Уильяма в старой колыбели, сделанной еще отцом. Она его качает, а он знай себе голосит.

– Чего он так орет? – спросила я. Непонятно было, слышала ли она все то, что наговорила миссис Гардинер. Скорее всего слышала. От одной этой мысли у меня запылало лицо.

– Не знаю, – ответила Мэри Элла. – Чего ты орешь, малыш Уильям? – спросила она сына, но он ее не расслышал – так зашелся.

– Лучше заткни его, а то я ему наподдам, чтобы было из-за чего надрываться, – пригрозила Нонни из двери кухни. Она ела печенье, политое вареньем. Судя по виду коробки с синими пробирками на кухонной полке, она со вчерашнего вечера к ним не прикасалась. Я всегда их проверяла, чтобы знать, делала ли она анализ.

– Ты проверяла сахар сегодня утром? – спросила я.

У нее был такой вид, что я поняла: будь у нее револьвер, она бы меня пристрелила.

– Не смей меня учить, что мне делать! Приятно, думаешь, услышать от такой леди, как миссис Гардинер, что моя внучка – последнее отребье?

Я повесила голову: стыдно было на нее смотреть.

– Прости, Нонни, – повторила я. Мне тоже хотелось печенья, но я не смела к ней приблизиться, потому что чувствовала, что еще не прощена. Мечтать о завтраке не приходилось. Правда, от страха у меня все равно кусок застрял бы в горле.

– Сказано тебе: одевайся и бегом в сушильню, – сказала Нонни. – Обеих касается!

– Сначала надо успокоить малыша Уильяма, – возра-зила я. Если он не уймется, Нонни его прибьет, оставшись с ним одна. – Он ел? – спросила я Мэри Эллу.

– Ни черта он не ест! – бросила Нонни.

Я забрала ребенка у Мэри Эллы, как та за него ни цеплялась.

– Отпусти! – велела я ей. – Дай взгляну на его раздражение. Может, это оно его беспокоит?

– Я говорила Мэри Элле: смажь ему раздражение лосьоном. Ты смазала?

– Смазала, – буркнула Мэри Элла.

Я села на диван и стянула с малыша Уильяма рубашонку через голову. Вся его грудка, до самой шеи, была ярко-красная.

– Что это с тобой, малыш Уильям?

На него страшно было смотреть. Я приложила к нему ладонь: он был очень горячий. Вряд ли Мэри Элла его мазала.

– Давай сюда лосьон! – велела я. Я собиралась густо его вымазать, а если он не уймется к середине дня, когда мы придем обедать, вызвать медсестру Энн.

Нонни подошла, чтобы получше его рассмотреть.

– Бедняжка! – сказала она. Это было ее первое ласковое слово за все утро. Она погладила его черные кудри. – Бедный малыш!

Мэри Элла сбегала в кухню и принесла мазь, которой Нонни мазала себе колени.

– Нет, – сказала я, – принеси лосьон, который оставила Энн.

– Ты мазала его этим? – спросила Нонни у Мэри Эллы. Та перевела взгляд с меня на Нонни, с Нонни на сына.

– Это его лекарство. – Она указала на тюбик с мазью.

– Надо быстрее это смыть! – крикнула Нонни. – Эта мазь помогает мне от боли в коленях, потому что греет. Бедненький! – Она отняла его у меня и понесла через кухню, к раковине у заднего крыльца.

Я вскочила. Меня подмывало отвесить сестре пощечину.

– Как можно быть такой тупицей?!

Мне самой хотелось плакать от сочувствия к мучающемуся малышу Уильяму. Выбежав на крыльцо, я стала помогать Нонни мыть орущего мальчика с мылом, потом унесла его в спальню, переодела во все чистое, обработала ему грудку и спинку лосьоном. Я боялась, что вред все равно причинен: он был весь красный, в волдырях.

Пока я с ним возилась, Нонни стояла рядом, а Мэри Элла грызла ноготь в двери спальни.

– Придется вызвать медсестру Энн, пусть на него взглянет, – сказала я. – Не знаю, подействует ли этот лосьон: мы сожгли ему кожу.

Я посмотрела на Мэри Эллу и увидела, что у нее по щекам бегут слезы. Я отдала малыша Уильяма Нонни и подошла к сестре, чтобы ее обнять. Она прильнула ко мне и бурно зарыдала.

– Знаю, ты не нарочно, – сказала я. – Знаю, ты думала, что поступаешь правильно. Просто будь осторожнее.

Я не знала, что хуже: показаться в сушильне или идти к Гардинерам и просить разрешения позвонить по телефону. В обоих случаях мне было не избежать встречи с Гардинером-старшим, а этого мне в тот день хотелось меньше всего. Но говорить по телефону лучше было мне, а не Мэри Элле – в этом было все дело. Как только мы вышли, в нос ударило запахом дыма. Напрасно я думала, что так пахнут только мои волосы. Меня даже затошнило.