Еще в XIX веке мелькают два разных феминитива к президент. Например, в 1853 году глава британского женского филантропического общества именуется в популярном журнале “высокорожденной президентшей”, а в 1893-м в журнале “Вопросы философии и психологии” упоминается “президентка лондонской ветви теософического общества”.

Регентшей именуется чаще всего женщина-регент (но не жена регента) в разных исторических сочинениях, а также у Даля: “Регент м. регентша ж. лат. правитель, кто правит страной, в виде опекуна, при малолетнем государе”. Фабрикантша тоже может быть женщиной-фабрикантом: “Шенфельдер, Варвара, вдова, фабрикантша” хлопочет “о присоединении к ее фабрике деревни Дубровки и о выселении оттуда крестьян” (описание одного из исков). Даль вновь подтверждает: “Фабрикант, фабрикантша, содержатель, хозяин, владелец фабрики”.

И вот этому-то суффиксу – хорошо знакомому нам -ша – бескомпромиссно хранят верность основы с безударными финалями -ор, -ер, -арь. Они полностью отвергают -ка[18].

Чуть ли не бум феминитивов на -ша наблюдаем в начале XX века. “Аудитория была полна, лекторша имела успех” (газета “Новости дня”. 1902). “Лидерши-суффражистки заявили, что она действовала за свой страх, без ведома партии” (“Утро России”. 1910). “Знаменитая когда-то наездница (и даже директорша бывшего “императорского” цирка) Лора Бассен” (П. Боборыкин. “За полвека. Воспоминания”. 1906–1913). В компанию к директорше, докторше, парикмахерше, авторше добавляются агитаторша, авиаторша, арендаторша, регистраторша и даже конструкторша! А в упоминавшемся Словаре русских художников, ваятелей, живописцев, зодчих… 1893 года перечисляются и скульпторши. Например, великая княгиня Александра Павловна.

Новые феминитивы на -ша рождаются и в советскую эпоху. Или, как минимум, становятся более востребованными. Библиотекарша, кондукторша, организаторша… “Делается это ради двух красавиц – крановщицы Клавы и молоденькой архитекторши Лидии Антоновны” (В. Панова. “Времена года. Из летописей города Энска”. 1953). Сюда же феминитивы от немногочисленных основ с безударным -ан: нэпманша.

Не говоря уж о феминитивах жен, развивающих новое значение деятельницы. Феминитиву профессорша в значении деятельница – лет восемьдесят: “Старенькая профессорша, которая до сих пор зовет меня “деточкой”, утверждает, что “не выйди я замуж, да ещё за летчика, давным-давно получила бы кандидата” (В. Каверин. “Два капитана”. 1938–1944). Феминитиву прокурорша в новом значении тоже больше полувека: “Вскоре я получила повестку о реабилитации по второму делу 38 года, и прокурорша продиктовала мне заявление относительно реабилитации по делу 34 года: “подсудимый написал стихи, но распространением их не занимался”…(Н. Мандельштам. “Воспоминания”. 1960–1970).

Короче, в новых условиях -ка и -ша – на коне. А вот животворящая сила суффикса -ица уже в XIX веке затухает. В 1840-е образуются, кажется, последние отглагольные пары на —ец/-ица, подобные старым типа богомолец – богомолица: чтец – чтица и сослуживец – сослуживица. Сослуживица кажется абсолютно советским словом, сошедшим со страниц производственного романа, но зафиксировано ещё в солидном академическом издании 1847 года – четырехтомном Словаре церковно-славянского и русского языка, в составлении которого участвовал в том числе видный лингвист XIX века Александр Востоков.

Собственно, и сам мужской суффикс -ец перестает образовывать новые слова от глаголов и прилагательных, сохраняя активность только в образовании обозначений от существительных типа разночинец, народоволец, толстовец, комсомолец, метростроевец и т. п. А женские пары к ним образуются не на -ица, а вновь на -ка: разночинка, толстовка, комсомолка, метростроевка…

• И получается, что веками служивший суффикс женскости остается не у дел. Казалось бы. Нет! Одно образование второй половины XIX века нарушает эту уже очевидную ситуацию, опровергает уже вроде бы явную утрату состарившимся суффиксом репродуктивной способности. Заодно нарушает и ещё более устоявшийся, только что упомянутый шаблон.

Это фельдшерица. Почему вдруг архаичная модель словообразования ожила, как бы прямиком выпрыгнув из XVII века, – вспомним старинный феминитив мастерица. Почему от основы на безударный -ер – не фельдшерша? Снова загадка.

Мне отторжение -ша напоминает об обнаруженной лингвистом Ильей Иткиным закономерности: суффикс плохо сочетается с основами, заканчивающимися на согласный, который имеется в самом суффиксе. Например, желая назвать ласково Алёну, мы прибавим к имени суффикс -ушк, а если Машу -еньк. Алёнушка и Машенька, а не Алёнонька и Машушка. Правда, фельдшер кончается на “р”, а не на “ш”, тем не менее фельдшерша оказалось неприемлемым. Возможно, как психологический суффикс мы воспринимаем всю финаль феминитива, в данном случае -ерша. И тут выручил -ица, как бы выплыв из коллективной словообразовательной памяти. Так что даже непродуктивные суффиксы хоронить не стоит.

Но и переоценивать их жизненную силу – тоже. Мы видели, что образование пары к слову на -ец – гребец – суффикс -ица во второй половине XIX века уже не потянул. Та же ситуация в начале XX века повторилась с парой спортивных терминов борец – борчиха. Наконец, когда уже в советское время плавание стало спортивной дисциплиной и понадобился феминитив для пловец, -ица тем более не ожил, и нужное слово было образовано с суффиксом -иха: пловчиха. Не гребица, борица, пловица.

Как мы помним, первая гребчиха гребла граблями, а не веслами. Это явно редкое и специфически деревенское слово не помешало построить новое слово для спортсменок XX века из тех же, уже использованных, кубиков: гребец (гребец с фонетическими чередованиями превращается в гребч-) и -иха.

Так бывает. Например, колхозная бригадирша совсем не то же, что прекрасная бригадирша из фонвизинского “Недоросля”. По сути, это тоже заново собранное слово. Потому что, как и гребец, бригадир бывает разный. В XX веке это руководитель производственной бригады, а в веке XVIII – командир воинского подразделения.