Да и в безразличии к тому, человека какого пола обозначает слово женского рода особа? “Сей Князь Меншиков… в лета Государя Петра Великаго был знатная особа…” (А. Богданов. “Описание Санкт-Петербурга”. 1751). Знатная – и никак иначе; слово совершенно точно женского рода, при этом оно может употребляться и в контекстах, где пола нет в принципе, потому что особа – абстрактное человеческое существо, а не реальный человек. “Кто бы мог осмелиться напасть на дворец, Королевскую особу в себе заключающий” (Ф. Эмин. “Непостоянная фортуна, или Похождение Мирамонда”. 1763).

И тогда уж можно вспомнить и этикетное правило XVII века называть низших по статусу, а также их домочадцев и пожитки уменьшительными на о без различия пола: дочеришко, холопишко… А иногда и аналогичными ласкательными: девиченко…

И вообще – вспомнить все разнообразные факты, демонстрирующие, что в русском языке связь пола и рода никогда не была жесткой. Возможно, расположить русский язык к словам-унисекс могло постепенно и то, и другое, и третье, и четвертое.

Вспомним и традиционные словосочетания типа бой-баба или огонь-девка. Если так можно, почему нельзя при необходимости сказать… да хоть кавалерист-девица? Конечно, можно. Участница Отечественной войны 1812 года Надежда Дурова именно так и называет автобиографическую книгу.

• Позиция приложения – удобная, благоприятная синтаксическая позиция для мужского слова. “Героиня пьесы – женщина-автор” (А. Тургенев. Дневники. 1825–1826). В этой фразе из-за слова автор ничего не торчит, не коробится, потому что нет нужды в затруднительном согласовании его с зависимым прилагательным или глаголом. Даже если это талантливая женщина-автор. Прилагательное женского рода спокойно согласуется с существительным женщина.

Помните телеграфисток, появившихся с конца 1860-х, когда женщинам разрешили служить на телеграфе? Так вот, хотя феминитив и мог употребляться в формально-бюрократическом стиле, это не значит, что на практике он использовался во всех бумагах. Нет. В документах этого времени телеграфистки и женщины-телеграфисты встречаются друг с другом, как зима с весной в течение одного мартовского дня. Циркуляр начальника Главного управления почты и телеграфа № 23 от 1887 года уведомляет, что “телеграфисты, а равно и женщины-телеграфисты переименованы”. (Если кому интересно – и тех, и других превратили в почтово-телеграфных чиновников пятого разряда; не чиновниц, конечно.)

В 1894 году в Санкт-Петербургской типографии товарищества “Общественная польза” выходит книга, написанная В. Щеголевым, делопроизводителем Управления городских телеграфов в С.-Петербурге, под названием “Женщина-телеграфист в России и за границей”. И ведь нельзя сказать, что более короткое телеграфистка выросло из женщины-телеграфиста; скорее, потеряло первую часть.

Еще одна удобная позиция – в составе сказуемого: “Молодец!” Или даже – “Молодец, женщина!” “Я делаюсь адвокатом”. “А невесте скажи, что она подлец” (Гоголь. “Женитьба”. 1833–1835). “Отдать дочь в живописцы” (из сочинения девицы Тремадор, перевод с французского знакомой нам поэтки Александры Зражевской. 1840). “Она репортёр!.. Женщина создана быть репортёром!” (из цитированного эссе Власа Дорошевича).

Окей, стратегические бастионы для захвата выявлены, и они действительно захватывались первыми. Но зачем? Каков мотив?

По идее, мотивов может быть много разных.

Мотив № 1: конкуренция

Непоэтессы

В редкой дискуссии о словах для женщин не упомянут или Ахматову, или Цветаеву, или обеих сразу.

Да, ещё в XVIII веке появились стихотворицы, да, Анну Бунину называли “русской Сапфо” и наградили за творчество пенсией, но только с наступлением XX столетия женщины входят в поэтический топ, занимают место на самой вершине Парнаса, становятся первыми поэтами.

Поэтами, а не поэтессами. Это важно. Об ахматовском нежелании зваться поэтессой пишут многие мемуаристы.

Цветаева говорит сама:

• Мужские слова стали использовать из-за нехватки феминитивов? Из-за нехватки суффиксов? Причина в языке? Почему тогда избегаются готовые, прижившиеся образования? Причем не в результате антиженского заговора, а наоборот – самими женщинами?

Поэтессой быть хорошо… Почти так же хорошо, как поэтом.

Помните, Достоевский характеризует одну из своих героинь как “замечательного живописца”? А вот характеристика уже реальной женщины – “самый горячий художник”. Это о той самой сестре драматурга Сухово-Кобылина, Софье, получившей в 1854 году медаль Императорской Академии художеств. Пишет Михаил Скотти, тоже художник, один из круга Софьи Сухово-Кобылиной в Италии, где она прожила 10 лет, занимаясь живописью и объединением коллег и земляков: “София Васильевна Сухово-Кобылина, истинная благодать, что она здесь находится… она у себя устроила вечера, где сходятся наши…”

Художница – устоявшийся, привычный феминитив, стандартная модель. Художник, живописец о женщине – это не показатель отсутствия феминитива или мифического запрета на профессию. Похоже, это показатель одобрения, положительного отношения. Художница хорошо, а художник – лучше. И тогда понятно, почему появившейся лингвистической лазейкой не преминули воспользоваться сами женщины.

• Ну что ж, завуалировать принадлежность к группе с более низким статусом хотя бы лингвистически – вполне себе мотив.

Хорошо быть лекторшей, директоршей, библиотекаршей, но быть полноценным лектором, директором, библиотекарем – лучше. Кто же откажется от полноценности?

И тогда можно предположить, почему феминитивы по месту жительства оказались устойчивее. Почему одна и та же наша современница может быть череповчанкой, но инженером, душанбинкой, но астрономом, башкиркой, но государственным деятелем, министром, экономистом, советником, доктором наук?

Потому что роль жительницы города или представительницы национальности не требует презентовать себя как можно лучше, в как можно более выгодном, приличном свете, как настоящего профи – то есть лектора, а не лекторшу, художника, а не художницу, переводчика, а не переводчицу. Конкуренция – возможно, это она сделала обозначения женщин в профессиональной сфере такими разнообразными. Вот саркастическая реплика в сети: “Писал художник шедевр, а вот творила художница черт-те что”.