батистовым платочком — уж не говорю про помещика с фамилией прямо из Гоголя: Симеонов-Пищик. Я рос именно в «оскудев­шем» дворянском гнезде. Это было глухое степное поместье, но с большим садом, только не вишневым, конечно, ибо, вопреки Чехову, нигде не было в России садов сплошь вишневых: в помещичьих садах бывали только части садов, иногда даже очень пространные, где росли вишни, и нигде эти части не могли быть, опять-таки вопреки Чехову, как раз возле господ­ского дома, и ничего чудесного не было и нет в вишневых деревьях, со­всем некрасивых, как известно, корявых, с мелкой листвой, с мелкими цве­точками в цору цветения (вовсе не похожими на то, что так крупно, рос-

кошно цветет как раз под самыми окнами господского дома в Художест­венном театре); совсем невероятно к тому же, что Лопахин приказал рубить эти доходные деревья с таким глупым нетерпением, не давши их бывшей владелице даже выехать из дому: рубить так поспешно понадобилось Ло- пахпну, очевидно, лпшь затем, что Чехов хотел дать возможность зрителям Художественного театра услыхать стук топоров, воочию увидеть гибель дворянской жизни, а Фирсу сказать под занавес: «Человека забыли...» Этот Фирс довольно правдоподобен, но единственно потому, что тип старого барского слуги сто раз был написан до Чехова. Остальное, по­вторяю, просто несносно. Гаев, подобно тому, как это делают некоторые персонажи и в других пьесах Чехова, постоянно бормочет среди разго­вора с кем-нибудь чепуху, будто бы играя на бильярде: «Желтого в се­редину... Дуплет в угол...» Раневская, будто бы помещица п будто бы парижанка, то и дело истерически плачет и смеется: «Какой изумитель­ный сад! Белые массы цветов, голубое небо! Детская! Милая моя прекрас­ная комната! (плачет). Шкапик мой родной? (целует гакап). Столик мой! О, мое детство, чистота моя! (смеется от радости). Белый, весь белый сад мой!» Дальше—точно совсем из «Дяди Вани», — истерика Анп: «Мама, мама, ты плачешь? Милая, добрая, хорошая моя мама, моя прекрасная, я люблю тебя... я благословляю тебя! Вишневый сад продан, но не плачь, мама! Мы насадим новый сад, роскошнее этого, и радость, тихая, глу­бокая радость опустится на твою душу, как солнце в вечерний час, и ты улыбнешься, мама!» А рядом совсем этим студент Трофимов, в некотором

 

роде «Буревестник»: «Вперед! — восклицает он, — мы идем неудержимо к яркой звезде, которая горит там, вдали! Вперед! Не отставай, друзья!».

Раневская, Нина Заречная... Даже и это: подобные фамилии приду­мывают себе провинциальные актрисы.

* * *

Многим это покажется очень странным, но это так: он не любил актрис и актеров, говорил о них так:

На семьдесят пять лет отстали в развитии от русского общества. Пошлые, насквозь прожженные самолюбием люди. Вот, например, вспо­минаю Соловцова...

Позвольте, — говорю я, — а помните телеграмму, которую вы отправили Соловцовскому театру после его смерти?

Мало ли что приходится писать в письмах, телеграммах. Мало ли что и про что говоришь иногда, чтобы не обижать...

И, помолчав, с новым смехом:

И про Художественный театр...

* * *

Весной 1901 г. мы с Куприным были в Ялте (Куприн жил возле Че­хова в Аутке). Ходили в гости к начальнице Ялтинской женской гимна­зии Варваре Константиновне Харкеевич, восторженной даме, обожатель­нице писателей. На Пасхе мы пришли к ней и не застали дома.

Пошли в столовую к пасхальному столу и, веселясь, стали пить и за­кусывать.

Куприн сказал: «Давай напишем и оставим ей на столе стихи». И стали, хохоча, сочинять, и я написал на скатерти (она потом вышила):

В столовой у Варвары Константиновны Накрыт был стол отменно-длинный, Была тут ветчина, индейка, сыр, сардинки — И вдруг ото всего ни крошки, ни соринки: Все думали, что это крокодил, А это Бунин в гости приходил.

Чехов несколько дней смеялся и даже выучил наизусть.

* * *

У Чехова каждый год менялось лицо:

В 1879 г. по окончании гимназии: волосы на прямой ряд, длинная верхняя губа с сосочком.

В 1884 г.: мордастый, независимый; снят с братом Николаем, настоящим монголом.

В ту же приблизительно пору портрет, писанный братом: губастый, башкирский малый.

В1890 г.: красивость, смелость умного живого взгляда, но усы в стрелку.

В 1892 г.: типичный земский доктор.

В 1897 г.: в каскетке, в пенсне. Смотрит холодно в упор.

А потом: какое стало тонкое лицо!

Самый лучший портрет его приложен к книге «Чехов в воспоминаниях современников».

* * *

Жизнь его, с детства и до последних лет, была перегружена страдания­ми, лишениями, тяжелыми трудностями.

* * *

Чехов жил небывало напряженной внутренней жизнью.

* $ *

Среди видений, посещавших его, была темная, грязная лестница, в

пролет которой бросился Гаршин, которого он любил.

* * *

...описание воскресного торга у Чехова (в Москве на Трубной пло­щади): «Копошатся, как раки в решете, сотни тулупов, бекеш, меховых картузов, цилиндров. Слышно разноголосое пение птиц, напоминающее весну». Хорошо.

* * *

А «Убийство» все-таки необыкновенно замечательный рассказ.

* * *

Лучшие, •по моему мнению, произведения Чехова.

— Дочь Альбиона.

— Жалобная книга. Устрицы.

— Ворона.

— Святой ночью. Тина. На пути. Хористка.

— Беглец. Холодная кровь. Тиф. Каштанка. Враги.

— Степь. Припадок. Пари (?). Красавицы (первая). Именины (?),

Скучная история.

— Княгиня.

— Гусев.

- Дуэль.

— Попрыгунья (рассказ хорош, но ужасное заглавие). Жена. Палата

№ 6. В ссылке (напечатано во «Всемирной иллюстрации»).

— Рассказ неизвестного человека. Володя большой и Володя ма­

ленький.

— Учитель словесности. Черный монах. Бабье царство. Студент.

Рассказ старшего садовника.

— Три года. Убийство. Белолобый. Супруга. Ариадна (хороша

женщина).

— Чайка. Дом с мезонином.

— Печенег.

— Ионыч. О любви. Душечка.

— Дама с собачкой. На святках.

— В овраге. 1902 — Архиерей.

ПРИМЕЧАНИЯ

Имеется еще второе письмо, дающее основание предполагать, что днем рождения Чехова следует считать не 17, а 16 января 1860 г.—16 января 1898 г. Чехов писал М. П. Чеховой: «Мне стукнуло уже 38 лет» (XVII, 215). Первое письмо см. XVIII, 20.

Это наблюдение подтверждается рядом других свидетельств. См., например, письмо Ал. П. Чехова к отцу, написанное 19 июня 1889 г., после возвращения с похо­рон Н. П. Чехова: «На душе скверно и слезы душат. Ревут все. Не плачет только один Антон, а это скверно» (ЛБ, ф..331, 31/1/34).

Рассказа под заглавием «Святые горы» у Чехова нет. Бунин, очевидно, имел в виду рассказ «Перекати-поле».

В письме к Ал. П. Чехову от 20-х чисел февраля 1883 г. (XIII,