Подводя предварительный итог можно заключить, что страх оказывается у Кьеркегора не только фундаментальной категорией его философствования, но и фундаментальным состоянием человеческого бытия, отличающим его от животного. В отличие от последнего человек способен испытывать страх: «чем глубже он пребывает в страхе, тем более велик человек»[1678]. Потому человеку нужно научиться страшиться. Кто научился страшиться надлежащим образом, тому удастся спасти себя либо оттого, что ему никогда не было страшно, либо оттого, что он слишком отдается страху. Только воспитание страхом делает человека свободным. Лишь понимаемый таким образом страх, который не вызван какими-то внешними обстоятельствами, лежащими за пределами человека, а создается самим человеком, ведет индивида к вере, которая, в свою очередь, выводит его 3 к бесконечному, к Богу. Так в человеке осуществляется синтез конечного и бесконечного, временного и вечного, свободы и необходимости.

Но этот синтез не есть еще определение человека как духа, как Я. «Я, — н замечает в этой связи Кьеркегор, — это отношение себя к себе самому»[1679],

! т. е. Я есть относящееся к себе самому отношение души и тела, получаю- ^ щее свое оправдание от Бога. Из подобного отношения и порождается отчаяние как второе, после страха, бесконечное преимущество человека над животным. Отчаяние как категория духа применима к человеку в его вечности, ибо «во всякое мгновение, когда человек отчаивается, он подцепляет отчаяние»[1680]. Говоря о существе отчаяния, Кьеркегор определяет его как смертельную болезнь, которая для христианина есть не физический недуг, а болезнь к смерти. А быть «больным к смерти — значит не мочь умереть, «причем жизнь здесь не оставляет никакой надежды, и эта безнадежность есть отсутствие последней надежды, то есть отсутствие смерти… отчаяние — это безнадежность, состоящая в невозможности умереть»[1681].

Стало быть, отчаяние как недуг Я означает вечное умирание, однако же не умирая, умирать смертью. А умирать смертью означает переживать свою смерть, а переживать ее даже одно-единственное мгновение — значит переживать ее вечно. «Для того чтобы умереть от отчаяния как от болезни, — продолжает далее свою мысль Кьеркегор, — надо, чтобы вечное в нас, в этом Я, могло умереть, как умирает от болезни тело… В отчаянии „уми- ратъ“ постоянно преображается в „жить“ Тот, кто отчаивается, не может умереть…»[1682] [1683]. Таково отчаяние, эта болезнь Я, «смертельная болезнь». Отчаявшийся — это больной к смерти. Сама смерть не может спасти нас от этой болезни, ибо здесь болезнь со своим страданием и смертью.

Отчаяние как болезнь духа, или Я, существует у Кьеркегора в трех формах, образах: 1) отчаявшийся, не сознающий своего Я {неистинное отчаяние); 2) отчаявшийся, не желающий быть собою ("отчаяние-слабость); 3) отчаявшийся, стремящийся быть собой {отчаяние-вызов). Как следует из классификации, отчаяние так или иначе всегда имеет отношение к сознанию, к сознанию внутреннему, к Я, соотношение между которыми Кьеркегор определяет так: чем больше сознания, тем больше Я.

Не вдаваясь в подробности этих форм отчаяния, сразу замечу, что хотя они несводимы ни по сути, ни по содержанию друг к другу, всё же их объединяет одно: они есть грех, прежде всего, грех перед Богом, ибо «всякий грех — это грех перед Богом»[1684]. Последний проистекает из «сгущения» отчаяния и осознания Я: если отчаяние «сгущается» по мере осознания Я, то само Я «сгущается» соответственно своей мере, а когда такой мерой является Бог, оно концентрируется бесконечно. Только «осознание предстояния перед Богом, — продолжает далее свою мысль Кьеркегор, — делает из нашего конкретного, индивидуального Я бесконечное Я; именно это бесконечное Я как раз грешит перед Богом»[1685] А это значит, что отчаявшийся грешит, когда перед Богом он не желает быть собою или желает быть собою.

Этими своими рассуждениями Кьеркегор фактически подчеркивает решающую черту греха: быть причастным к отчаянию (ибо грех — это не проступок плоти и крови, а согласие духа на такой проступок) и быть перед Богом. Вот почему датский мыслитель не устает повторять на страницах «Болезни к смерти», что отчаяние — это грех, но отчаяние перед Богом — уже надежда на исцеление, противоположностью же греха является не добродетельное поведение, а вера, что означает: будучи собою и желая быть собою, погрузиться в Бога через свое Я[1686].

Оппозиция Кьеркегора грех — вера имеет в своем основании главный критерий христианина: существует он или нет перед Богом. Христианская верами есть как раз самое надежное средство от греха, от отчаяния как смертельной болезни, ибо она учит, что только через раскаяние отчаявшемуся дано отпущение греха. Постоянное, непрерывное пребывание в грехе лишь возобновляет его, «отсутствие раскаяние после каждого греха — это новый грех»[1687]. Возобновление, продолжающееся состояние греха усиливает, «сгущает» отчаяние, которое перерастает в новое отчаяние — отчаяние в собственном грехе. Это продвижение вперед еще глубже погружает отчаявшегося в грех, с увеличением напряженности которого возрастает напряженность Я. Высший предел возвышения Я — Я перед лицом Христа. Однако даже этот уровень осознания Я не дает возможность грешнику выбраться из плена отчаяния. v

Подводя общий итог, можно сказать, что главный и единственный рецепт исцеления от «смертельной болезни» Кьеркегор усматривает в способности и умении стать «подобным Христу», то есть в готовности принять Христа, несмотря на «возмущение интеллекта». Такова, по сути, высшая стадия человеческого бытия —религиозное отчаяние. Только оно способно вырвать человеческий дух из абсурда и бессмысленного существования и вывести его на путь веры как единственный путь, ведущий к истинной духовности и нравственности, к осознанию истины и подлинного бытия. Человек жив будет только верой, и всё, что не от веры, — есть грех. В вере мы обретаем Бога, отрекаясь от разума. Бог берет на себя наши грехи и уничтожает ужасы жизни[1688]. Таков основной пафос экзистенциальной философии Кьеркегора.