Барак состоял из одной комнаты. Он был построен молодыми парнями из рабочей команды за несколько дней до этого, и в нем еще царил запах свежей древесины, который, если бы не эта ужасная жара, мог бы быть освежающим.

Мебель включала две железные кровати у противоположной стены, каждая из которых была накрыта покрывалом, и узкий стол напротив двери. С оливкового дерева перед окном свисали провода, которые вели к темно-коричневой коробке с телефонным аппаратом. Полевой телефон, карта и телетайп дополняли командный пункт эскадры. Отчаянное, безжалостное сражение, в которое мы были вовлечены, позволяло иметь только самое необходимое оборудование.

Когда я вошел, с единственного стула поднялся Корн, фельдфебель командного пункта.

– Я на связи со штабом инспектора истребительной авиации, господин майор, и уже доложил о вашем прибытии. Тридцать минут назад бомбили аэродром Комизо. После немедленной дозаправки вы должны находиться в готовности к взлету в кабинах самолетов.

Это был четкий рапорт.

– Почему вы не вынесете телефон наружу, Корн? Из-за жары здесь невозможно находиться.

– Действительно, господин майор, – ответил он.

Корн просто не пытался облегчить себе жизнь.

Перед бараком остановился «кюбельваген», его водитель, резко затормозив, добавил еще пыли в воздухе. Из машины выбрался Фрейтаг, беспечный как всегда, и сообщил, что его группа приземлилась.

– Давайте пойдем в тень позади барака, – предложил я. – Мы вскоре взлетим. Только что атакован Комизо.

– Если они продолжат в таком духе, мы скоро будем ходить пешком. Запчасти все труднее получить. Не хватает даже колес для «сто девятых».

Обмениваясь на практичном жаргоне военных летчиков необходимой информацией, мы периодически прерывались, поднимая головы, как будто хотели почувствовать дуновение ветра от приближавшихся тяжелых бомбардировщиков прежде, чем послышится характерный звук их двигателей. Этот комплекс аэродромов был идеальной целью для «Крепостей» с их тактикой бомбометания по площадям. Вся равнина вокруг Джербини была сейчас покрыта самолетами. Недалеко от нашей посадочной полосы находились эскадра истребителей-бомбардировщиков, оснащенная «фокке-вульфами», и по одной группе из 51-й и 53-й истребительных эскадр, все они были рассеяны под прикрытием редких оливковых деревьев.

– Снова появились «спитфайры» с Мальты, – сказал Фрейтаг, – только на этот раз это самая последняя версия с острыми законцовками крыла. Они оснащены высотными компрессорами и на высоте выше 7000 метров лишь играют с нами в кошки-мышки.

– Сколько раз вы летали над Мальтой, Фрейтаг?

– О, восемьдесят прекрасных экскурсий. Однажды меня вытащили из воды вблизи гавани Валетты, когда уже подходили британские спасательные катера[79]…

Это было в те дни, когда мы сопровождали «юнкерсы» и были еще способны подавить врага над его собственным островом. Фрейтаг говорил об этих вылетах так, словно это были прогулочные полеты.

Говоря, он время от времени подчеркивал слова вялыми жестами. Ноги он вытянул на патронный ящик прямо перед собой, чтобы дать им отдых. Я заметил, что на нем, как обычно, были белоснежные носки и желтые сандалии, хотя я уже много раз говорил ему, что во время вылетов он должен носить прочные ботинки… Но когда теперь я в очередной раз сказал об этом, получил в ответ разоружающие извинения, смысл которых сводился к тому, что его ноги потеют или что в Северной Африке, когда он вынужден был выпрыгнуть на парашюте, это не принесло ему никакого вреда…

Наше снаряжение не давало нам надлежащих гарантий в отношении того, что однажды мы не встретим землю на скорости 3 метра в секунду. Когда началась война, мы, поднимаясь в узкие кабины наших истребителей, все еще носили элегантные, в кавалерийском стиле, сапоги. Затем стали модными теплые меховые сапоги с мягкими, свободно охватывающими икры голенищами, которые говорили всем до одного, что их обладатель пилот. Но когда кто-то был вынужден покинуть самолет на большой скорости, часто случалось, что такие сапоги срывало с ног силой воздушного потока. Так произошло со Шмитцем, который в результате сильно обморозил одну ногу. В течение ночи и дня он перешел по льду Азовского моря, имея только один сапог.

В то время моя группа перебазировалась с Кубани на аэродром в Керчи, в Крыму. Под мартовском солнцем снег на улицах и на полях таял, но ночи все еще были очень холодными, и Азовское море, чей берег находился весьма близко от северной границы аэродрома, представляло собой сплошную поверхность грязно-белого льда. Около полудня самолеты группы вернулись из патрулирования и механики готовили их к вылетам на следующий день, когда из воздушного штаба в Крыму поступил приказ немедленно направить звено из четырех «мессершмиттов» к Мариуполю. Когда я возразил, что уже очень поздно и что будет очень трудно приземлиться ночью на отдаленном и незнакомом аэродроме, мне сказали, что на рассвете ожидается прибытие в Мариуполь самого фюрера и истребительное прикрытие его самолета жизненно необходимо. После некоторого размышления я выбрал в качестве командира звена Шмитца и приказал, чтобы он как можно скорее взлетел.

После завершения летной подготовки Шмитц был сразу направлен в мою эскадрилью в звании обер-ефрейтора. В то время мы были в Кале и Битва за Англию достигла кульминации. Для своих двадцати лет необычно одаренный способностью излучать хорошее настроение, он был принят с распростертыми объятиями в небольшое сообщество пилотов, которые полюбили этого высокого, стройного новичка с утонченными чертами лица и заразительным смехом.

В многочисленных боях в ходе Битвы за Англию Шмитц сражался отважно и быстро показал отличные летные качества, летая на истребителе и управляя им в бесчисленных опасных ситуациях, которые возникали в воздушном бою между равноценными противниками. Вскоре я уже мог позволить ему возглавлять маленькие группы. В ходе кампании в России, когда счет его побед стал быстро расти, он был сбит за линией фронта, но смог вернуться обратно в эскадру после шести дней приключений. Немного позже он получил звание лейтенанта.

Выслушав распоряжение без задержки вылететь в Мариуполь, он заметил, что приказ есть приказ, но совершать вечерний перелет на неизвестный и, возможно, неосвещенный аэродром – все равно что испытывать судьбу. После этого он взлетел.

Ночью меня разбудил телефонный звонок. Из воздушного штаба мне сообщили, что фельдфебель Неметц, ведомый Шмитца, видел, как тот выпрыгнул с парашютом, когда они пересекали Азовское море. Уже почти наступила ночь, и парашют быстро скрылся во мраке.