– Сегеста! – закричал я. – Сегеста, Бахманн, древний храм!

Он наклонился к окну и, как и я, был немедленно очарован красотой и великолепием сцены.

– Четыреста лет до нашей эры, – ответил он, извлекая то, что помнил из своих школьных дней. – Селинус[69] – Карфагенские войны.

Война, конечно, почти всегда на Сицилии. Греки, карфагеняне, римляне. Иностранные завоеватели. И теперь мы. Скоро, возможно, британцы и американцы. Сицилия обречена на это географическим положением: завоеватели прибывают или из Европы, или из Африки.

Но мощный храм уже остался позади последней горной цепи. Я развернул на колене карту и рукой измерил расстояние до Трапани. По моей оценке, было еще приблизительно двадцать минут лета. Я намеревался направиться к узкой посадочной полосе на склоне горы Эриче, на которую можно было зайти только с запада, что влекло за собой посадку в гору. Вылет в том же направлении был невозможен; мы всегда взлетали под гору, независимо от направления ветра.

Я не был встревожен и не предпринял никаких действий, когда увидел резкие, отчетливые тени самолетов, мелькавшие внизу, на земле. Они пролетели под нами, подобно грозным призракам, и на большой скорости умчались дальше вниз по склону. Только тогда я решил посмотреть вверх, чтобы определить происхождение этих темных призраков. То, что я увидел всего в сотне метров над нами, было второй волной элегантных истребителей, летящих на запад тем же самым курсом. Прошло несколько секунд, прежде чем я пронзительно прокричал: «Киттихауки!» – и в то же самое время автоматически среагировал, убрав газ и бросив «шторьх» в глубокий вираж. Надо было как можно быстрее посадить машину и затем бежать со всех ног. В то время как Бахманн крутил шеей, пытаясь получше разглядеть происходящее позади, и крикнул что-то похожее на «Подходит другая эскадрилья!», «шторьх» выровнялся и почти потерял скорость. Мы едва перелетели через песчаную дорогу, на обочинах которой росли огромные агавы, а затем наши колеса заскользили по мягкой земле крошечного кукурузного поля. Я подтянул ручку управления как можно ближе к своему животу, ожидая, что самолет в любой момент может скапотировать. Каменная стена в конце поля стремительно приближалась к нам. Я отчаянно жал на тормоза, последние обороты винта подняли вихрь песка и кактусовых листьев[70], и хвостовое колесо шлепнулось на землю. Мы выскочили наружу и побежали с такой скоростью, с какой нас только могли нести наши ноги. Куда бежать, не имело значения, главное, чтобы как можно дальше от самолета. Мы оба одновременно решили, что одна определенная дюна представляет подходящее укрытие, и бросились вниз, затаив дыхание.

Шум двигателей «киттихауков» стихал вдали.

– Нам повезло, – сказал я, все еще задыхаясь после стометрового спринта. – Наш «шторьх» был бы лакомым кусочком для этих истребителей. Все равно он деформирован, чтобы летать теперь.

– Я думаю, только винт, – заметил Бахманн.

– Что же, нам сидеть здесь сложа руки и ждать новый винт? Где мы вообще? Пожалуйста, принесите карту.

Пока он ходил к самолету, я размышлял над неуловимостью судьбы и удачи, когда для человека наступал решающий час. Я думал о летчиках-истребителях, ветеранах с прославленными фамилиями, блестящих командирах и хладнокровных тактиках, которые провели сотни воздушных поединков. Что значил весь их опыт перед лицом тысячи и одного фокуса, припрятанного у фортуны в рукаве?

Почему случилось так, что ни один американский пилот не увидел беспомощный «шторьх», летевший под носом?

Согласно карте мы были всего в нескольких километрах от шоссе Палермо – Трапани. Бахманн пару раз вздохнул, когда я сказал ему, что пойду пешком к Каталафини[71] и что он отвечает за «шторьх», пока я не найду местных карабинеров и не вернусь вместе с ними.

Удобная тропинка вывела к шоссе, и после того, как я несколько минут шел по нему, рядом остановился большой итальянский армейский грузовик, чтобы подобрать меня. Всюду в Северной Африке и на Сицилии итальянские водители отличались высоким духом товарищества, который проявлялся в том, что они сами останавливались всякий раз, когда видели идущего пешком немца. Карабинеры без проволочек согласились взять под охрану «шторьх», и в пределах часа Бахманн был сменен. После этого мы сели в «фиат», который должен был доставить нас в Трапани.

Интенсивного движения на шоссе не было. Мы встретили несколько грузовиков, перевозивших солдат и снаряжение. Около каждой деревни неизменно находился дорожный блокпост, состоявший из нескольких камней и бесполезной колючей проволоки, с величавой надписью «Posto di blocco». Посты были укомплектованы пожилыми карабинерами, которые добросовестно проверяли каждый автомобиль. После Каталафини шоссе спускалось вниз, в долину, через плотно заселенную местность и обильные виноградники. В деревнях мужчины, как всегда, праздно стояли и болтали перед кафе. Мирная вечерняя атмосфера, которой веяло от этих деревень и их наивных и набожных жителей, была обманчива. Я думал, что они должны иметь какие-то подозрения о том, что их ждет. Как они реагировали и что за слухи циркулировали на этом наиболее подверженном слухам из островов? Словно зная, что воздушное наступление союзников знаменует последнюю стадию их оккупации чужими для них немцами, они демонстрировали раболепное дружелюбие, но при этом под любыми предлогами отказывались от предоставления эффективной помощи. Громкие лозунги «Noi tireremo diritto» или, например, «Il duce ha sempre ragione», написанные метровыми буквами на фасадах и торцах зданий, вероятно, также никак не могли изменить эти настроения. Было много признаков, которые со временем каждый научился видеть и правильно понимать, показывавших, что здесь, на Сицилии, происходит не то, что дуче имел в виду…

Мы, конечно, также имели собственный опыт исторических прогнозов со стороны деятелей нашего Верховного военного командования. Однако мы были достаточно хорошо обучены, чтобы закрывать глаза на подобный опыт и думать о нем как о не относящемся к делу.

Перед спуском к морю шоссе делало последний подъем по серпантину через одну из немногих оставшихся на острове дубовых рощ. Мы медленно двигались по очередному повороту, когда на наши уши обрушились радостные такты энергичного военного марша. Мы с удивлением переглянулись. На самом краю дороги разместился итальянский военный оркестр в оливково-зеленой форме, полукругом расположив свои пюпитры вокруг дирижера, стоящего спиной к дереву. Они играли очень бодро, наполняя летний вечер высокими звуками своих инструментов. Не спрашивая нас, наш водитель остановился. Он вышел и, сев на корточки, слушал программу воодушевляющих итальянских военных маршей, музыку, известную своим качеством и исполняемую, к нашему счастью, с большим жаром. Оркестранты в сдвинутых на затылки фуражках и с потом, сверкавшим на их бровях, с большим щегольством размахивали своими немного запятнанными медными инструментами. Вокруг них восседали на земле, сидели на корточках или лежали сотни сицилийцев с детьми всех возрастов, воспользовавшиеся этим неожиданным вечерним развлечением и превращавшие его в импровизированный народный праздник. Это было характерно для сицилийцев, которые неизменно страдали в ходе войн между большими державами. Они всегда, при любой представившейся возможности проводили свои праздники и всякий раз исчезали куда-то, когда иностранные армии начинали сражения. Радостные ноты издалека неслись вслед за нами, когда мы преодолевали последний поворот серпантина. Единственной внешней реакцией Бахманна на нашу остановку стали покачивание головой и замечание: «Если бы фюрер знал…»