– Каждая группа выделит одно звено для прикрытия сверху. Верхнее прикрытие должно лететь не менее чем на 600 метров выше формирования и немедленно спикировать, чтобы защитить его в случае атаки «спитфайров» или «лайтнингов».

Фактически я должен был приказать, чтобы они избегали боя с истребителями и ограничились атаками бомбардировщиков. Но что мы должны были делать, если истребители вынудят нас вступить в бой? Наше формирование было так смехотворно мало, что любая тактика, разработанная, чтобы связать напавшие истребители с тем, чтобы основная часть смогла прорваться к бомбардировщикам, была обречена на неудачу.

Я остановился, поскольку в бараке зазвонил телефон.

– Да, – услышали мы крик Корна, – да, понятно, летят на север!

Он появился в окне с пистолетом «Вери» в руке.

– Срочный взлет, господин майор! Тяжелые бомбардировщики к югу от Комизо, летят на север с эскортом истребителей.

Срочный взлет. Эти слова немедленно вызвали цепочку рефлекторных действий, в которые не было никакого сознательного вмешательства мозга. Фрейтаг исчез словно молния, и я тоже бросился к своему самолету. На бегу я продел голову в спасательный жилет и споткнулся, пропуская его ремень между ног. Мне показался знакомым человек, раздетый до пояса, который, стоя среди самолетов, выпускал в воздух одну за другой красные сигнальные ракеты.

Моя машина стояла на солнце, и я почувствовал, как металлическая обшивка обжигает мне руки, когда схватился за край кабины, забираясь в нее. Два механика стояли наготове, чтобы запустить инерционный стартер. Во время срочного взлета слова не тратились впустую – все делалось автоматически. Если лидером был командир эскадры, то ему следовало оказаться первым в воздухе.

Я потерял счет, сколько раз участвовал в этой гонке со временем. Прохождение предполетной муштры с ее перемешанной последовательностью операций влекло за собой ряд более или менее автоматических действий. Что каждый думал в течение этого времени? Должно быть, это было что-то из единственной мысли – надежды, что, возможно, они не разнесут вас на части на земле или что не будут атаковать вас на взлете…

В течение этих долго тянувшихся секунд я иногда шептал: «Ремни парашюта – шлем – стартер – быстрее, быстрее – закрыть фонарь – быстрее, быстрее…», пока двигатель не запускался и не снимал напряжение. С работающим двигателем вы могли кое-что сделать – могли вырулить, взлететь, лететь и стрелять! Любой летчик скорее бы предпочел рискованный взлет под падающими бомбами, чем сидение в траншее.

Я сидел в своей стеклянной духовке. Я тяжело дышал после того, как мой спринт и скорость, с которой я устроился на своем парашюте[81], заставили пот буквально градом литься по лицу, груди и спине. Справа от меня, на самолете Штрадена, начал поворачиваться винт. Двигатель немедленно запустился, и облако пыли, сухой травы и листьев стало завихряться позади, окутывая машину Бахманна.

Как только мой двигатель заработал, я закрыл фонарь и порулил вперед. Сухая пыль поднялась в ясный летний воздух подобно внезапной песчаной буре и закрыла обзор на юг. Я сигнализировал человеку с пистолетом «Вери», дал полный газ, отдал ручку управления от себя и теперь увидел все летное поле, лежавшее передо мной. Из пылевой завесы появлялись силуэты «мессершмиттов».

Я приказал, что Фрейтаг и его группа должны начать выруливать на старт, как только штабное звено поднимется в воздух. Едва я оторвался от земли, были выпущены зеленые ракеты «Вери», показывавшие, что звено командира эскадры в воздухе.

С двигателем, работавшим на максимальных оборотах, указатель скорости показывал более 100 километров в час, «Ме» оторвался от земли. Уголками глаз я видел Бахманна и Штрадена, поднимающихся за мной. Убрать шасси, большой шаг винта, убрать закрылки. Тогда же я убрал газ, чтобы в плавном левом развороте собрать позади себя всю группу. Я почувствовал облегчение, что снова был в воздухе. После сомнений относительно того, сумеем ли мы взлететь невредимыми, теперь наступил непродолжительный период беззаботного полета. Мы избежали бомбежки на земле, но еще не перехватили врага в воздухе. Каждый мог сконцентрироваться на технике пилотирования, на навигации и обмене сообщениями с офицером управления, но этот короткий момент быстро закончился, и уже глаза людей начали обшаривать небо, чтобы не пропустить внезапное нападение.

– «Одиссей-один», Комизо бомбят – «мебельные фургоны» летят на север, очень высоко. Не пропустите эскорт «спитфайров».

– Сообщение получено.

Соленый пот струился на глаза из-под сетки моего летного шлема. Закрыв глаза, я вытер веки сухой тыльной частью перчатки, сильно пахнувшей бензином. Даже когда мои рукава были закатаны вверх, я всегда в полете надевал перчатки, предпочитая старую темно-коричневую пару, которая пропиталась бензином в результате постоянных контактов с топливными канистрами.

На высоте 900 метров мы вышли из тумана, который окружал нижнюю часть склонов горы Этна, подобно бледно-синему озеру. Взглянув назад, я смог видеть силуэты появившихся «мессершмиттов», резко выделявшиеся на фоне тумана. Сегодня британцы могли без труда заметить нас на значительном расстоянии, так как мы выглядели, словно нас проецировали на экран. Чтобы избежать этого, я должен был повернуть на юг, в сторону солнца. Мы все еще были не выше 5500 метров.

Офицер управления вышел на связь:

– «Одиссей-один», «мебельные фургоны» в 30 километрах к югу от Катании. Ваша высота, пожалуйста?

– Шесть тысяч.

– Сообщение получено. Поменяйте курс на Мессину. Не пропустите эскорт «спитфайров».

Я подтвердил получение предупреждения и обратил внимание на свою группу. Она теперь летела в более рыхлом боевом порядке. Я не смог подсчитать, сколько самолетов взлетело, но я думал, что приблизительно двадцать пять. Одна из эскадрилий Фрейтага была у меня справа, и я мог увидеть другие, когда поднял голову и посмотрел вверх назад через плексиглас фонаря в сторону ослепительного солнца. Внезапно в кабине стало холодно. В углах боковых стекол начали формироваться кристаллы льда. Я опустил рукава рубашки.

Моя левая рука автоматически проверила готовность кислородной маски. Непрерывно, систематически и в соответствии с определенной системой, которая развилась из опыта сотен воздушных боев, мы осматривали воздух вокруг нас. Мой альтиметр показывал 7500 метров. Именно на этой высоте летели бомбардировщики, а выше, приблизительно на 8400 метрах, – эскорт истребителей. К этому времени я после широкого, постепенного виража повернул на север. Заснеженный кратер Этны исчез под крылом, вдали за Мессинским проливом из тумана поднялись горы Калабрии.

Теперь все могло произойти в любую минуту. «Соприкосновение с врагом» – наиболее верное описание начала воздушного боя. Этот термин использовался в наших боевых донесениях во всех случаях. Как только противник был обнаружен вами или кем-то еще, начиналась новая фаза, влекшая за собой различные умственные предположения. Она не обязательно подразумевала, что вы открыли огонь из своих пушек или что вы вступили в бой. Скорее она означала безвозвратный конец сближения; вы освобождались от всего, что могло занимать вас в течение того короткого периода, и в это время вы достигали роковой черты. Теперь никак нельзя было избежать боя, повернуть назад. Все должны были участвовать, когда сражение началось, тот, кто уклонялся от борьбы, потому что в этот конкретный день его наступательный дух был слаб, погибал.