– Я поклялась ему не подстрекать гарем к бунту, – пробормотала она, – но одалиска – не жена, и я вижу, что лист, который твой отец поместил в тебя, ещё светится. Благодаря ему мы – сёстры, а видеть страдания сестры мне невыносимо. Скажи евнуху, который следит за тобой, что Серпентина велела тебе посетить её покои.

Она поцеловала меня в щёку: поцелуй был нежным, как пение дрозда.

– Ты не понимаешь, – сказала Иммаколата. – Тебе этот мир приятен как любое просторное пастбище, на котором везде пасутся овцы и лошади. Но мы – не овцы и не лошади, не просили, чтобы нас пасли и держали в загоне, где уже есть здоровенный бык.

Её последние слова больно меня ужалили. Разве я не принял покаяние за громадного быка? Я понурил голову:

– Я провожу тебя в покои Серпентины.

Иммаколата схватила меня за руки, и я ощутил прикосновение её волос. Красный шёлк одежд громко зашелестел…

– Пойдём со мной! В этом мире есть гораздо более интересные вещи, клянусь тебе. Зачем евнуху так стараться, доставляя связанных женщин мужчине, у которого всё на месте? Ты ему ничего не должен… Давай уйдём вместе! Я наблюдала за тобой и знаю, что ты наблюдал за мной. Давай не будем притворяться, что это не так. – Она приложила ладонь к моей щеке. – Я знаю, что ты газелли, и всё же ты ни разу не причинил нам вреда.

Я попытался возразить, что никакой это не подвиг, но она заставила меня замолчать, приложив к моему рту руку с пальцами, унизанными медными кольцами, от которых отказались другие женщины, – дешёвыми, без камней, оставлявшими зелёные полосы на её коже. Я смотрел во все глаза, как она повернула одно из колец выступающей частью внутрь и прижала металлический шип к своей шее – кровь, яркая как её наряд, тонкой струйкой потекла к ключицам. Я не понимал… Она прижала моё лицо к своей шее. Я открыл рот, желая снова заверить её в том, что мне не нужна её плоть, и ощутил кровь на своих губах.

У неё был вкус чая. Из всех танцующих женщин с шалями только она была сладкой.

Я принял её дар и её руку. Когда мы вместе направились к главным дверям гарема, запели колокольчики на её лодыжках. И никто не заметил, как мы ушли.

– Я провёл её в покои Серпентины. Люди говорят правду: Серпентина впрямь оказалась великой змеёй в женском обличье, но нас это не сильно тревожило – я наполовину газель, а Иммаколата была чайным кустом. Мы освободились, как птицы, вылетевшие в открытое окно, и отправились в неизведанный мир вдвоём. Я и Иммаколата…

Темница сидела с широко распахнутыми глазами.

– Что с ней случилось? Почему она не с тобой?

Тальо хищно оскалился и выдал парочку ленивых танцевальных па.

– Первая история бесплатная, а ради второй придётся раскошелиться.

– Боюсь, нам нечего тебе дать, – с грустью сказал я. – Ты же видишь, кто мы такие… У нас нет ничего, кроме ежевики и дорожной пыли.

– Это трагедия, молодой человек, – со вздохом проговорил евнух.

– Куда вы направляетесь? – спросил я.

– Через холмы, долины и горы, реки и пустыни, а возможно, через холмистые пустоши и снова через долины… в Аджанаб, где, как нам говорили, высоко ценят артистов нашего уровня, – промурлыкала мантикора. Тёплый, пряный голос Гроттески просочился в меня, и я вздрогнул. Мы с Темницей обменялись взглядами. Вероятно, мы поспешили распрощаться с городами.

– Мы не можем заплатить вам за песню или сценку, но, если вы возьмёте нас с собой, с радостью отправимся в путешествие, – сказал я нервно и взволнованно, точно молодой жених.

Тальо нахмурился:

– Хоть нам и нравятся юнцы вроде вас, расходы будут нешуточные.

Я глубоко вздохнул:

– Мы не можем платить за безделушки и песни, колокольчики и дудочки, но, если вы нас примете, это будет великая услуга, и мы в долгу не останемся.

Темница схватила меня за руку.

– Что ты творишь? – прошипела она.

Но я ей улыбнулся – моя улыбка, как я надеялся, обещала игры и тёплые вечера, песни с новыми друзьями и больше никаких сырых бараков да бумажных одеял. Я легонько дёрнул Темницу за хвост (обычно так делал, если она на меня сердилась). Она расслабилась, но продолжала крепко сжимать мою руку. Я сжал её пальцы в ответ, и она вытащила из нашего кошелька одну дхейбу. Газелли и мантикора в ужасе отпрянули, но отвести глаз от монеты не смогли. Я почувствовал её вес на своей ладони – вес моей собственной плоти. Может, это и подразумевала Вуммим, говоря о возбуждении от редкой сделки? Мне стало плохо.

– На это можно купить армию детей, в два раза превосходящих вас размерами, – выдохнул зелёный человечек. Он почтительно взял дхейбу и спрятал в кошелёк на поясе. Отпустить её было нелегко, но я отпустил.

Гроттески прервала неуютную тишину и уставилась на нас, как закупщик на лошадей:

– Вы умеете жонглировать или играть? Балансировать на шесте? А какие-нибудь интересные уродства у вас есть?

– Я умею жонглировать, – сказала Темница и зарделась пред ликом огромной львицы. – Когда-то у меня был милый мячик, и я многому научилась. И ещё вот… – Она повернулась, демонстрируя свою короспину, и игриво помахала мышастым хвостом.

Красная львица заметно смягчилась, а рот Тальо чуть приоткрылся от шока, последовавшего за узнаванием. Галантный человечек опустился на колени перед моей подругой и приложил ладони к её лицу.

– О, бедное дитя Аукона! Что же ты сразу не сказала… – прошептал он.

Так мы присоединились к странной парочке на дороге, которую выбрали сами. И дорога эта привела нас к озеру и холодному серому ветру.

Хотя мы просились идти вместе с Тальо, изнемогая от желания узнать, что случилось с Иммаколатой, он настоял, чтобы Темница ехала вместе с алой мантикорой и не мучила свои ножки. Я не хотел её бросать – никогда её не брошу! – и мы с неохотой двинулись к позвякивавшей синей телеге, забрались в поджидавшую дверь и устроились в завитках толстого и пёстрого хвоста Гроттески. Устроились рядом с чудищем, подальше от зелёного жала. Хвост оказался тёплым, как разогретая солнцем кирпичная стена, и скоро нам стало вполне удобно. Мы чувствовали его под спинами, мягкий и крепкий, как и биение сердца его хозяйки – низкое и гулкое, точно громадный барабан.

Она обратила на нас свои великолепные синие глаза. Косматая красная грива на плечах становилась жестче ближе к шее и груди, а под подбородком завивалась, так что мантикора и впрямь походила на львицу с гривой, королеву прайда – если бы не женское лицо. Она лизнула жёсткую курчавую шерсть.