На верхнем этаже царил мир. Под дверью нотариуса виднелась полоска света. Месье бельгиец, кажется, делал гимнастику, ничем иным ритмичные звуки объяснить было нельзя. Меркумов веселил сам себя и громко наливал воду. В номере американца было тихо. Ванзаров даже прислонил ухо к дверному полотну. Легкие звуки говорили, что счастливый победитель готовится ко сну: шаркал тапками по полу и задевал полой халата ножку кресла.

Он открыл дверь ключом и лишь притворил ее. Нового послания не нашлось, сюда никто не заглядывал. Судя по ниточке, незаметно оставленной у порога. Зато в платяном шкафу имелась чудесная ночная сорочка. Подушки манили погрузиться в них. Одеяло шептало: «Укройся мной». За окном шуршал снег и стонала буря. Оставалось нырнуть в глубокий и блаженный сон. Что было непозволительной роскошью. Но свет надо было выключить.

Скинув сюртук с жилеткой, Ванзаров ближе к двери перенес столик с креслом и разместился в нем так, чтоб шея лежала на жесткой спинке. Было неудобно, лакированное дерево впивалось камнем, позвонки ныли, зато сон прогоняло надежно. Ноги в ботинках он невоспитанно закинул на столик, что, как известно, позволяют себе только американцы. Ванзаров старался не думать, а слушать. Звуков не было. Дом затих.

Через четверть часа внизу хлопнула дверь, с лестницы послышались спокойные шаги, затем скрипнул замок в номере Могилевского. Доктор отправлялся ко сну.

Ванзаров был уверен, что не спит. Он часто посматривал на часы, по которым время ползло улиткой, водил глазами по стенам, потолку и мебели, чтобы не смотреть в одну точку, шевелился и мучил шею. Ему казалось, что он слышит каждый звук. И только на секундочку смежит веки и снова откроет. Но в ночи так легко заплутать, никогда не поймешь: ты в темноте или темнота уже в тебе.

Он вздрогнул и очнулся. Кто-то осторожно и методично стучал в его дверь. Взглянув на часы, Ванзаров испытал чувство глубочайшей досады на себя: столько усилий и все зря – пролетел час, не меньше. Он вскочил и распахнул створку. В коридоре стоял Игнатьев. Нотариус был в ночном халате, из-под которого торчали голые ноги в шлепанцах.

– Что случилось, Владимир Петрович?

– Прошу простить… Но я решил… Такая странность…

– Да говорите же! – не выдержал Ванзаров, не замечая ничего подозрительного.

– У моего соседа что-то происходит…

Ванзаров не стал вдаваться в подробности, а подскочил к номеру американца и задержал дыхание. Это не требовалось. Звуки борьбы, хорошо знакомые, когда два крупных тела борются на ковре, и сдавленные хрипы доносились отчетливо. Он дернул ручку – дверь была закрыта. Быстро заглянул в замочную скважину: ключ с внутренней стороны. Оставалось колошматить кулаком в дверь, крича, чтобы немедленно открыли. Его попытка не прервала шум. В номере шла отчаянная борьба.

– Поднимайте всех! – крикнул Ванзаров.

Игнатьев совершенно растерялся.

– Кричите: «Пожар!»

Нотариус издал робкий звук сродни шипению утюга. Ванзарову пришлось терять драгоценные секунды и гаркнуть во все горло так, что Игнатьев схватился за сердце. Он уже примеривался, как высадить дверь, но нужны были несколько самых важных секунд, чтобы заметить, кто выскочит первым. Месье Пьюро не подвел. Он выскочил совершенно одетый, при этом правая рука его скрывала в кармане брюк что-то крупное. Бельгиец мгновенно оценил ситуацию и сделал шаг назад, что было чрезвычайно разумно: он видел всех и был недостижим.

С лестницы пулей выскочил Францевич. Револьвер он спрятал за спину, но маскировка это была сомнительная. Главное, чтобы не начал палить в кого попало. Доктор Могилевский, всклокоченный со сна, выбежал с босыми ногами, возмущенно спрашивая: «Что тут происходит?» Ванзаров еще заметил, как из номера высунулся Меркумов в ночной сорочке, но ждать больше не мог. Отойдя, сколько позволял коридор, он бросился на дверь. Удар плечом был столь силен, что петли вырвало с корнем. По инерции Ванзаров влетел в номер, догоняя дверь, и уперся ногой не хуже разъяренного быка, ставшего как вкопанный. Дверь повисла на щепках. Но было не до нее.

На ковре метался мистер Маверик. Он бился в конвульсиях, сражаясь с удушением и пытаясь сбросить противника. Противник был силен, и хватка его была железной. Американец хрипел и дрался из последних сил, но ничего не мог поделать. Его вертело с боков на спину и обратно, он толкался босыми пятками, но все было напрасно. Противнику оставалось совсем немного, чтобы довершить дело. Ванзаров был бессилен помочь: в комнате, кроме Маверика, не было никого. Халат его был сброшен комком, на нем остались только подштанники и простая холщевая рубаха. Маверик сражался отчаянно, но враг был невидим.

Могилевский грубо оттолкнул Ванзарова.

– Что стоите! – и прыгнул на извивающееся тело, стараясь прижать к полу. Это было непросто. Ванзаров бросился на помощь, ощутив, какой силой обладал американец. Помог борцовский захват, чтобы удержать его. Лицо Маверика было пунцовым от напряжения, рот широко раскрыт, глаза с лопнувшими сосудами, казалось, выпрыгнут из глазниц, щеки исполосовали ссадины. Он дышал надсадным рыком, вертел головой, пытаясь сбросить державших его. И внезапно обмяк. Показались слезы. Он посмотрел на Ванзарова осмысленным взглядом.

– Он пришел за мной… Он пришел… Пришел…

– Кто пришел? Говорите…

Глаза закатились, с губы потекла густая слюна, шея скрючилась.

Ванзаров приложил ладонь в область грудины: сердце билось учащенно.

– Что это? – спросил он.

Могилевский держал палец на шейной вене.

– Приступ, разве не ясно?

– Это не падучая, я видел, как бывает…

– Ваши медицинские познания нужны меньше всего, – резко ответил доктор. – Его нужно срочно в медицинскую… Кто-нибудь, помогите перенести… – обратился он к толпе, собравшейся в дверном проеме.

Ванзаров не мог позволить себе милосердие. Дорога была каждая секунда. Он резко встал и осмотрел комнату.

Окно заперто на все засовы, форточка на крючке. Шкаф закрыт на ключ, кровать разобрана, но простыня не смята. Ножки у нее низкие, спрятаться под ней невозможно. На приставном столике травяной чай в подстаканнике. Чемоданы в углу в порядке. При этом стулья и кресло лежат на боку, одна штора сорвана, карниз накренился. Ковер скомкан. Борьба была нешуточная. А язычок замка торчит из сломанной двери на всю длину: американец заперся основательно. Он подмечал все детали. Только весь его опыт и психологика в придачу не могли ответить на простой вопрос: что здесь произошло? И на другой: куда делся покушавшийся? Очевидных ответов не имелось. А верить в волшебство – непозволительная роскошь.

– Господа, да помогите же кто-нибудь! – крикнул Могилевский.

Случилось то, что часто бывает с толпой: все стояли, и никто не шевельнулся. Обывателей нечто выходящее за рамки часто приводит в глухой ступор. Как будто включаются два разных моторчика в душе: любопытство и страх за свою жизнь. Что в этот раз было на руку: Ванзаров успел заметить всех.