латиняне, греки и иудеи! Стена не выдержит вражеского обстрела, это очевидно, но день-другой у нас еще точно есть. Поэтому если мы все дружно возьмемся за работу и, не пожалев ни жизней наших, ни жилищ, выроем ров и построим за ним новую стену, новые бастионы, как это было сделано при башне Святого Николая — только тогда мы спасем наш город, наши святыни, наши семьи. Не скрою, что это станет вам дорого — в первую очередь надо снести все дома вдоль будущей линии обороны. А затем работать придется денно и нощно, под вражескими ядрами. Чтобы обезопасить ваших близких и тех, кто, устав от тяжких работ, возымеет нужду в кратком отдыхе, я уже дал поручение доблестному рыцарю Фрикроли и отряду его бродяг выстроить для вас убежища — землянки, хорошо укрепленные деревянными брусьями и покрытые дерном. Таким не страшны никакие падающие ядра, причем обустроены они будут в сердце нашего города, у Коллакио, куда залетает гораздо меньше ядер. Это все, что я могу сделать в создавшемся положении, а также еще раз призвать вас к труду на общее благо. Скажу, как апостол Павел: никому нет преимущества, ни эллину, ни иудею. Всем работать дружно, а кто затеет распрю, то — клянусь ранами Господа — того велю казнить! Только единство перед лицом опасности спасет всех! Я сам, ваш господин и брат, буду вам примером, ибо, презрев усталость и полученные ныне раны, возложу на плечи свои труд простого работника. Итак, пусть старшины кварталов, цехов, землячеств подходят ко мне, я буду распределять обязанности.

Конечно, д’Обюссон был человеком своего времени, склонным и к определенным предрассудкам, но тем большая ему честь и слава, что в нужный момент он не только осознал необходимость во всеобщем единении, но и жесткой рукой осуществил его! При этом, разумеется, он ни на йоту не отступил от христианских ценностей. А теперь этот достойнейший муж, действительно, трудится наравне со всеми, перетаскивая камни от разрушаемых домов к начинавшему выкапываться рву, подбадривает старика-еврея с лопатой, обещая лично окрестить его за усердные труды… Его адъютанты — орденские "столпы"! — а также более мелкие орденские чины — под воздействием магистра тоже усердно работают. Мало кто воспользовался пока предложением д’Обюссона уйти в центр города и ждать, пока оборудуют то, что нам легче обозначить термином "бомбоубежище", хотя такового слова тогда, разумеется, не существовало.

Старики и женщины, и даже дети из тех, что постарше, — все трудились… Там и Фрадэн со своими братьями — он еще не простил им насеянных на его ложе клопов! Только теперь Фрадэн больше молча копает, нежели громогласно обличает. Нет, порой не выдерживает и, опершись на лопату, начинает вещать — но не обличительное, а подбадривающее, призывающее к трудам. Это можно еще вынести, коль скоро проповедующий еще и сам при этом все-таки работает.

Итак, пока христиане срочно окапываются на итальянском участке обороны, турки самоотверженно долбят стену и бомбардируют опустевшие дома, наивно полагая, что истребляют мирное население. Также визирь Мизак-паша повелел вести сильный огонь по портовой башне Ангелов и, по возможности, сбить все мельницы на ее молу. Их тогда было где-то четырнадцать, и ведь мололи на них не только зерно, но и компоненты для пороха, так что эти действия визиря тоже были достаточно вредоносны. Паша был весьма доволен собой, пока одно обстоятельство не встревожило его.

Как-то в знойный полдень он восседал на ковре возле своего шатра под нарочно для того поставленной матерчатой сенью, и неспешно поедал спелый арбуз, нарезая его острым ножиком на тонкие дольки и выковыривая тем же орудием спелые коричневые зернышки. И тут, как принято говорить, откуда ни возьмись — вестник. Запыхавшись, он чуть ли не свалился с коня в ноги Мизаку и торопливо проговорил:

— О, сиятельнейший Мизак-паша, только что прибыл корабль из столицы великого падишаха, и на нем — большой человек от него, Али-бей! Он уже высадился и вскорости будет у тебя!

Визирь чуть не подавился: это еще что за счастье привалило?! Только человека из Константинополя ему тут еще не хватало! Что это значит? Зачем приехал? Дрожь пробежала по спине визиря. Такие визиты могли кончиться чем угодно. Посланец великого падишаха вполне мог привести и шелковую удавку для его, Мизака, шеи — так не раз бывало. А что ж, хорошего, что ли, ждать? Хвалить его не за что еще, Родос не взят, хотя прошло уж более половины месяца. Мехмед вполне мог ожидать, что крепость крестоносцев падет за несколько дней, при такой-то артиллерии — а толку нет. Вот и прислал шакала… А, конечно, это Сулейман мог настрочить донос… Больше некому… Хотя почему? И бейлербей на это вполне способен… Да кто угодно, в конце концов, даже Мерла-бей! Доброжелателей-то много, хоть пруд ими пруди… Да, гадать поздно — надо встречать незваного высокого гостя, чтоб ему пусто было…

Визирь Мизак-паша встретил Али по всем правилам высокого восточного гостеприимства — с почетным караулом, бунчуками и флагами, музыкой… При виде султанова посланца визирь мысленно тут же переименовал его из шакала в байбака[24], да и было, за что: за само выражение его лица с заплывшими сурчиными глазками, хитровато-масляно сверкавшими, когда он посматривал то на встречавших его янычар, то на расстеленные для его высокочтимых стоп ковры… Шел — словно круглый сыр по маслу катясь, вида вовсе не военного, в алом, расшитом золотом халате. Этот его сугубо придворный, не военный, вид как-то настраивал на мирный лад, успокаивал, и Мизак-паша, глядя на гостя, успокоился даже против воли, хотя отлично знал, что никакому внешнему виду доверять нельзя, ибо помнил восточную мудрость, что на дне чаши с медом часто оказывается яд.

После обмена цветистыми приветствиями Али-бей, прежде чем войти в шатер визиря, обернулся и медоточиво произнес, обращаясь ко всем собравшимся (точнее, собранным):

— Возрадуйтесь, правоверные! Ибо наш великий господин Мехмед, сын Мурада, властелин двух континентов, повелитель двух морей, тень Аллаха на земле, герой моря и суши, завоеватель Константинополя, прослышав о затруднении своих войск при Родосе, решил лично прибыть сюда с сотней тысяч войск и пятнадцатью сотнями крупных орудий! Он намерен изжить гнездо неверия в своих морях и обеспечить безопасность мореплавания и торговли.

И под радостные гул и крики Али-бей зашел в шатер главнокомандующего. Там наедине состоялся иного рода разговор. Гость охнул, пожаловавшись на жару, и сел, скрестив ноги, перед блюдом с финиками.

Выуживая плоды по одному из общего пригорка, отправляя в рот и смачно пережевывая,