по инерции рухнуло в теплые родосские воды… Как бы ни прожил Чиприано Альберти свою беспутную жизнь, в том Бог ему судья, но конец у него был славный. Такие, как он, приблизили победу иоаннитов на море, случившуюся 9 июня, а она, в свою очередь, предопределила провал турецкого штурма башни Святого Николая.

Немногие из турецких кораблей, уцелевших в этом предприятии, лишенные командования, каждый на свой страх, риск и ответственность, покидали позицию и отправлялись налево, за мыс, к своей стоянке у холма Святого Стефана. Турки, фанатично дравшиеся в предшествовавшие часы, дрогнули, видя, что флот оставляет их. Дальше крестоносцам оставалось лишь довершить успех: объединенным ударом своих сил из форта и крепости они столкнули последних врагов с мола в море, и только яростный турецкий обстрел из всего, чего только можно, остановил атаку христиан, которые, словно черепаха в панцирь, спрятались в свои укрепления. Более 700 трупов нехристей насчитали рыцари после этого побоища, сталкивая их с мола в воду — не считая сгоревших заживо на кораблях и утонувших в море…

Победа в деле при башне Святого Николая была полной, и магистр с приближенными (кроме оставшегося на ответственном посту Фабрицио дель Каретто) покинул ее, чтобы теперь оказаться в том месте, где он нужнее — было бы наивно полагать, что турки успокоятся и не нападут более нигде. Однако все население города-крепости кинулось встречать своих героев — и магистра в первую голову — под праздничный колокольный звон, с цветами и овациями. Когда он дошел до стен крепости, ему из ворот вывели белого коня, на которого его подсадили боевые соратники. Смертельно уставший, раненый, великий магистр улыбался и приветственно махал рукой своему несчастному народу.

Лео и Элен в обнимку шли далеко позади чиновных рыцарей — они тоже вернулись в город и разделяли всеобщее ликование. Пьер д’Обюссон первым же делом, нисколько не отдохнув и не перевязав ран от вражеских стрел, направился в главный храм ордена, где преклонил колена пред Филеримской иконой Божией Матери с горячей и искренней благодарственной мольбой к святым защитникам и покровителям иоаннитов — Иисусу Христу, Богоматери и Предтече. Все сопровождающие единодушно последовали его примеру. Только после этого д’Обюссон изволил пройти к себе во дворец, где, отмывшись и ненадолго предав себя в руки лекарей, предпочел тут же, как потом записал очевидец Каурсэн, "освежиться" с компанией за добрым столом.

Гуляли и все прочие, но не теряя бдительности: что называется, в меру. Впервые за долгое время собралась наша троица гуляк — Торнвилль, Джарвис и Грин, к которым заодно примкнул и Ньюпорт. Все бы шло ничего, да за столом в кабаке Лео спросил Джарвиса, не видел ли тот его друга-итальянца, куда-то запропавшего. Роджер нахмурился, постучал ногтями по краешку стакана, потом решил не таить правду и глухо промолвил:

— Я видел, как он поджег вражеский корабль и убил главного турка, а потом его застрелили.

У Лео оборвалось сердце. Надо же… Только нашел своего друга! И лишь для того, чтобы несколько дней спустя потерять! Пусть итальянец помогал Торнвиллю за деньги, а не бесплатно, по дружбе, но мало кому англичанин был столь обязан на этом свете. Старый Грин похлопал Лео по плечу:

— Тихо, тихо. Не по нему одному сегодня будут "вечный покой" петь. Пойми, и давай лучше помянем. Против смерти ведь не попрешь… Всех загребет, безносая… Знаете, братцы, есть такой рассказ у нашего славного Джеффри Чосера! Я, конечно, не он, в стихах не изложу, но вот, как было дело, — и добродушный старик, желая и Торнвилля отвлечь, и остальных позабавить, начал повествование.

Опорожнив очередной стакан терпкого красного вина, он тоном опытного рассказчика произнес:

— Начинается оно, вроде бы, как сказка, а обернется-то суровой правдой. Жили-были четыре молодца-обормота, кутилы — ну, вроде нас. Жили весело до поры, а затем случись чума, народу выкосила — страсть. Вот и одного из них прибрала смертушка. Остальные трое начали буянить с пьяных глаз: что это еще за смерть такая, найдем ее, да разберемся по-своему, перестанет людей косить, безносая. Пьяным-то оно что — долго ли собраться? Отправились они в путь, смерть искать да повстречали старика, столь древнего, что, верно, уж век прожил на земле. Идет, кряхтит, стонет — смерть зовет. Они как напустились на него: ах ты, такой-сякой! Смерть людей косит, а он ее призывает! Едва не поколотили, а он им говорит — долго, мол, на свете прожил, все испытал, а теперь уж одеревенел весь, кости ноют, жевать нечем — а смерть все не идет. А наши три молодца и говорят: мы-то не прочь с ней переведаться, да где ж ее поймать? А дедок-то им отвечает: если хотите с ней встретиться, найдете ее под большим дубом на опушке, надо только по дорожке в лес зайти. Те деда бросили, даже на ум не пришло спросить, что ж он сам туда не идет, если смерть ему так нужна. Что ж, думаете, они нашли под дубом? Золота в чеканной монете рассыпано, на восемь мешочков добрых хватит. Глаза-то разгорелись у наших молодцов. Про то, как смерть найти, и думать забыли. Стали размышлять, что да как им лучше сделать. Их ведь, буянов этих, знали как тех еще проказников, способных на всякое дело, в том числе и на разбой. Увидят люди, что они золото тащат, сразу к судейским потянут. Вот первый и говорит: надо нам золото припрятать в кустах, да отсидеться здесь до ночи — а как стемнеет, все и перетащим. А до вечера-то еще досидеть надобно — вот они и послали младшего в город за едой да за вином и пообещали клятвенно дождаться. Но ока тот ходил, один другому предложил: третий-то наш — парень хлипкий, можно завести с ним веселый разговор, схватиться, как в игре, да и пырнуть ножичком. На двоих куда как больше золота достанется, если делить! Ну, второго долго уговаривать не пришлось, согласился. Стали они своего товарища поджидать, а он себе на уме был. Как встали перед глазами золотые монеты, так он и решился собутыльников своих передурить. Сначала купил еды и три фляги со сладким вином, а затем пошел к аптекарю да яду склянку испросил — крыс, мол, выморить надо. Заплатил, сколько следует, а на улицу как вышел, яд в две фляжки и разлил. Дальше, полагаю, особо и рассказывать нечего. Сами, судари мои, обо всем догадались: как младший пришел, его прирезали, винца на радостях испили, ну и вслед за