чтобы дернуть вручную, либо привешенный огромный груз. Короткая часть "руки" соотносилась с длинной в масштабе один к шести. На конце длинной части рычага была веревочная праща с ременным или сетчатым "карманом", которая при резком опускании груза или дергании метала во врага все, что угодно. Вернее, все, что можно было закрепить в петлю — в первую очередь камни, а также сосуды с зажигательной смесью, отрубленные головы врагов, слишком дерзкого посла, мертвых лошадей, чтобы вызвать эпидемию — в общем, все зависело от фантазии осаждавших или оборонявшихся.

После выстрела обслуга лезла наверх, цепляла крюком за специальное кольцо на "руке", после чего воротами, а в иных случаях — бегая внутри двух огромных колес, наклоняла конец рычага к земле, преодолевая силу противовеса, заряжала в петлю новый снаряд и ударом деревянного молота освобождала рычаг для нового броска. Зубец для зацепа свободного конца пращи использовался еще и для изменения дальности стрельбы при помощи специальных для него накладок — одна накладка уменьшала дальность на пять метров. Этой же регулировке способствовало уменьшение или увеличение длины пращи (при длине "руки" в десять метров — то есть вдвое меньшей, нежели старый грек предложил д’Обюссону — длина пращи составляла семь с половиной метров).

Однако быстрота и кажущаяся легкость сборки требушета вовсе не гарантировали качества его работы. Тут воистину нужен был опытнейший мастер, создававший сложнейшую конструкцию из паутины балок, бревен и канатов именно с таким расчетом, чтоб боевая машина не опрокинулась, подавив и покалечив людей, не развалилась… А то был случай, когда камень, выпущенный из требушета, полетел радикально вверх и, сообразно законам тяготения, "приземлился" прямо на выпустивший его требушет, развалив его и покалечив обслугу.

Все эти будущие сложности стали еще более очевидны, когда грек принес магистру расчеты, действительно, на самый огромный требушет, который возможно было создать. Вообще, большие требушеты производили выстрел при одновременном рывке многих людей или при противовесе в десять — тридцать тысяч фунтов, метая стоили даже двухсотфунтовые камни на расстояние в триста ярдов со скорострельностью четыре-шесть выстрелов в час.

Несомненно, для 1480 года требушет был уже отживавшей архаикой, однако родосцам все же повезло с греком, создавшим его, ибо эта машина сослужила им добрую службу.

Первым же произведенным выстрелом требушет христиан чуть было не отправил на тот свет достопочтенного Али-бея, осматривавшего повреждения итальянского участка крепостных стен; встревожившись, он тут же велел привести туда Мизака и высоким верещащим голосом потребовал у него объяснения — что же это такое может быть? Кто клялся и божился, что у гяуров нет больших орудий? Как же они могли вернуть туркам их собственное огромное ядро? Задача… Пока раздумывали, отойдя на более безопасное расстояние, что к чему, прилетел второй гостинец, не меньше первого, а ударил подальше — и вместе с тем, соответственно, поближе к султановым сановникам. Самое поразительное, что никто не слышал выстрела (в первый раз, естественно, этого не заметили).

Мизак подошел к ядру и, осторожно потрогав его, отметил с самодовольством:

— Я так и думал. Холодное. Выпущено не из пушки!

— Какой же шайтан тогда добросил его сюда? — подивился Али-бей.

— Очевидно, какое-то мощное камнеметное орудие: иного объяснения нет. Посмотрим, что сообщат наши люди из крепости.

— Плешивые ишаки сидят у тебя в крепости, — с раздражением отметил человек султана, — раз не разведали и не доложили, что кяфиры строят камнемет. Уйдем отсюда, здесь становится опасно. А эту штуку надо отследить и разбить навесной стрельбой…

И началась охота за требушетом. Правда, поскольку турки стреляли "вслепую", да и боевая машина регулярно меняла свое месторасположение, пока что она уцелела и преизрядно делала свое дело. Посылаемые требушетом обратно огромные турецкие ядра разметывали в кровавые клочья людей, крушили палисады, уродовали пушки — но главное, наносили большой урон начавшимся минным работам, давя турок в роемых ими траншеях и обрушивая подземные галереи.

То, что османы начали подкапываться к крепости, сообщили из их лагеря при помощи все той же почты — записок на стрелах, да и по внешним признакам это было очевидно. Орденские инженеры определили их направление старым способом — прикладывали на разных участка земли щиты или растянутые на деревянных рамах кожи, и слушали, нет ли вибрации. Там, где жужжало, — туда и били из требушета. Заодно приготовились вести контр-мины, если понадобится. Пытались было определять подкоп, расставляя сосуды с водой и наблюдая за тем, спокойна в них вода или же колышется, но беспрестанный обстрел из тяжелых орудий, от которого сам воздух вибрировал и земля тряслась, делал этот способ куда менее эффективным, нежели кожи и щиты. Пару раз во время вылазок делали налеты на подкопы, заливая их со входа горящей смесью. То-то люто пришлось тем, кто внутри!..

Во время одной из подобных вылазок у турок опять задержался один доброжелатель-перебежчик, который и дал ценные показания касательно требушета, а заодно разозлил Мизака-пашу сообщением о том, что османы уже несколько дней рьяно бомбардируют дома, из которых давно ушли все жители. Дескать, ушли в другой район, где и пребывают в безопасности в подземных укрытиях, возведенных по указу д’Обюссона.

Изрыгнув проклятия, визирь швырнул предателю золотой и велел отправляться на батарею у церкви Святого Антония, а сам, внезапно обеесилев, лёг на ковер в своем шатре.

Все мысли визиря крутились вокруг д’Обюссона. Вот, поистине, его злой гений… А ведь, как говорится, смахни голову — и руки повиснут. Если смерть никак не найдет великого магистра, то ведь ей можно и помочь… Надежда на Фрапана не оправдалась… Так не пустить ли в ход албанца с далматцем? Первый состоял при магистерском секретаре, который, кажется, был не так уж доволен своим хозяином, частенько ворчал на него — это сам албанец рассказывал. Второй, далматец, был вхож в кухню великого магистра, и это тоже представлялось возможным использовать — яд! Оживившись, визирь приказал привести к нему перебежчика-албанца, чтобы поговорить с ним о Филельфусе, секретаре д’Обюссона.

Коварный грек решил обворожить изменника роскошью. К приходу албанца был приготовлен изысканный обед со множеством ароматных блюд, а также вина — превосходного сладкого вина с ярким оттенком дуба и чернослива!

Усадив гостя на ковры, словно ровню, Мизак сладкоречиво начал:

— Для тебя ясно, что я мог бы просто отдать тебе приказ, а ты обязан был бы выполнить его без разговоров и размышлений. Вот и все, не так ли? Но я хочу поговорить с тобой не как начальник с подчиненным, а как заботливый старший брат с младшим, и сей разговор может послужить к большой