— Приветствую вас! — Мужчина в поношенной темной форме помахал рукой.

— Привет, Пер. Чем порадуешь?

— Не мне судить, но вам письмо из столицы.

— Давай его сюда.

Почтальон протянул конверт.

Организация «Женщины Швеции». Наверное, Карола воспользовалась фирменным конвертом, предположил Бьорн. Кажется, в создании ее фирмы участвовала и эта организация.

Он сунул письмо в карман, взял газеты и предложил почтальону:

— Хочешь пива?

— О нет, на службе не рискую. Благодарю. — И Пер укатил, поднимая на дороге столб пыли.

Бьорн лениво вошел в дом, потом без всякого желания открыл конверт.

Это не от Каролы, понял он, пробежав глазами письмо. Это письмо из прошлого.

Билось ли его сердце в предощущении перемен?

Оно, может быть, и билось, но не во всяком состоянии способен человек уловить это биение.

Двадцатилетие Марша мира. Париж. Она наверняка приедет.

Потом Бьорн внимательно изучил письмо, от буквы до буквы. Организация «Женщины Швеции» по просьбе американских коллег приглашает его, как участника Марша мира, принять участие во встрече по случаю двадцатилетия события. Все расходы берет на себя приглашающая сторона. Встреча состоится в Париже в начале июня и продлится шесть дней.

Бьорн позволил письму упасть на пол и откинулся на спинку кресла. Неужели ему дается еще один шанс?

Шанс? Но для чего?

Неужели ты всерьез полагаешь, говорил он себе, что Натали Даре все эти два десятка лет только и делала, что думала о тебе? Она наверняка замужем, да и ее дочь Мира вполне созрела для такого шага.

Но что-то внутри трепетало и говорило, что есть, есть у Бьорна шанс — увидеть Натали Даре еще раз. Увидеть и освободиться от наваждения, от той муки, в которую она ввергала его все эти годы.

Смешно сказать, да он никогда никому и не скажет, что всякую женщину с тех пор сравнивал с ней. Он уверял себя, что то была игра молодых тел, сама атмосфера нереальная, фантастическая — любовь в палатке, в Булонском лесу, в Париже. Пахло цветущими каштанами, во рту был вкус мартини…

Невозможно вернуть то чувство, то состояние, не вернув все, абсолютно все элементы. Потому-то нельзя вернуть прошлое.

В Париже с тех пор Бьорн не был. В Англии бывал по делам и не раз испытывал желание оттуда поехать в Париж. У него было для этого все — и время, и деньги. Но, спрашивал Бьорн себя, что я увижу там кроме того, что видит каждый турист? Соборы, дворцы, сады и парки… Там не будет Натали Даре.

Как нет ее в его жизни, потому что если бы она осталась в ней, то дала бы о себе знать… Как-то… Когда-то…

Да, он не простился с ней из-за беды, произошедшей с Лоттой. Но ведь он сказал Бернару, что уезжает из-за сестры.

А когда началась шумиха вокруг Миры, мог ли он присоединиться к общему хору? Конечно нет. Если Натали родила ребенка, значит, ей было от кого. И он, Бьорн Торнберг, ей совершенно не нужен.

— Поехать в Париж. Увидеть и освободиться, — сказал он себе.

Бьорн поднялся и пошел в кухню. Вынул бутылку любимого виски «Джонни Докер» и налил рюмку. Он называл это «поговорить с умным человеком».

— Ну, давай, Джонни, — Бьорн поднял рюмку, — раскрой мне тайну американской женской души. Ты много прошел дорог и многих повидал женщин…

Бьорн опрокинул рюмку и бросил в рот соленый арахис.

Джонни Докер молчал, но душу согревал.

— Значит, не хочешь раскрыть секрет, да?

Та ночь в Булонском лесу была звездной, небесные светила горели так же ясно, как их глаза, когда они уже отдохнули от страстных объятий и смотрели в открытый вход в палатку. Синий тент на входе колебался под ветром, они слышали смех и возню в других палатках — жаркое лето и жаркая любовь.

— Бьорн… это было… здорово, — сказала Натали и уткнулась ему в шею.

Он чувствовала под своей щекой пульсирующую жилку.

— Да, ты была потрясающая, — сказал Бьорн.

— А… шведки… не такие? — Натали приподнялась на локте и внимательно посмотрела ему в лицо.

— А… янки не такие? — Бьорн тоже приподнялся на локте, посмотрел ей в лицо.

— Поняла, отсутствующих не обсуждаем, — сказала Натали, и ее рука скользнула на живот Бьорна.

Палец замер в пупке, а ладонь почувствовала, как задрожал его живот и напрягся, Натали решила проверить, не напряглось ли что-то еще. Ей стоило прикоснуться к тому, что уже было готово, как ее ноги сами собой раздвинулись, а сильные руки Бьорна подхватили ее, и Натали оказалась наверху.

— Ну-ка, давай представим, что ты борешься с атомной бомбой… — бормотал Бьорн, отыскивая губами ее соски.

Она застонала и почувствовала, как в нее проникает его сильная плоть… «Бомба» собиралась взорваться в ней…

— «Атомным бомбам — нет!» — процитировала Натали песню борцов за мир.

— А не… атомным? — пробормотал Бьорн, вжимая ее в себя.

— Гм… — Натали, устраиваясь поудобнее, сделала вид, что задумалась.

Но Бьорн не дал ей долго размышлять. Его бомба была уже на взводе…

Он смотрел в открытый вход палатки, звезды плясали перед глазами, а Бьорн поднимался и опускался под Натали.

Она запрокинула голову, выгнула спину, колени касались твердой земли, потому что в палатке Бьорна не было надувного матраса. Был постелен синий спальный мешок, а они — на нем.

Небо померкло, потом звезд стало больше, словно те, что были на небе, взорвались и разделились, теперь их целые мириады.

— Атомным бомбам — да! — упав на Бьорна, прошептала Натали ему в ухо.

— Ты нарушаешь принципы борцов за мир… — со смехом ответил он.

— Но, сам видишь, если бомба есть, то она все равно взорвется, — прошептала Натали.

А утром Бернар, стало быть, сказал ей, что Бьорн срочно улетел домой, потому что его позвала девушка…

Бьорн застонал.

А потом началась слава, которую раздували день ото дня женщины из организации Агнес Морган. Женский бюллетень регулярно публиковал сводки о здоровье Натали.

Мог ли он, Бьорн, мечтать о ней? Парень из северного шведского поселка? Рассчитывать на ее внимание? К тому же он внушил себе, что отец ребенка Бернар Констан.

Бьорн встал и прошел в кабинет, сел за письменный стол и открыл ноутбук. Постучал по клавишам, и на экране появилось короткое письмо. Потом Бьорн набрал номер электронной почты, указанной в письме из женской организации. Он подтвердил американским организаторам свое согласие.

Он больше не спрашивал себя, надо ли ему ехать в Париж. Если что-то не дает покою, значит, нужно все расставить по местам.