не была бы Амелией, верно? Он усмехнулся нахлынувшим мыслям и, прокашлявшись, проговорил:

– И даже не скрываю этого, милая. Весь Лунденбурх судачит о том, как ты без сопровождения навещаешь холостого молодого джентльмена и позволяешь втянуть себя в сомнительную авантюру.

– Когда мне было дело до слухов на приемах в гостиных, дядюшка?

– У тебя все еще есть семья, – он постарался смягчить голос, чтобы не задеть ее ранимое сердце. – У тебя есть матушка, которая, в отличие от тебя, считает приемы и гостиные необходимой частью своего существования. Ты могла бы быть… подобрее к ней. Ей и так тяжело приходится, с тех пор как…

– Если бы матушка свое упрямство направляла в правильное русло… – мисс Амелия хотела продолжить, но прикусила язык, явно не желая втягивать его в старый спор.

Он был за это благодарен, но все равно намерен был продолжать – если этот разговор не состоится сейчас, кто знает, какими средствами ему придется защищать племянницу в будущем?

* * *

Дядюшка любил ее, но матушка была его сестрой, его единственной кровной родней и его вечной ношей во благо семейного достояния. Поэтому он никогда не мог сделать сложный выбор между ними.

Мисс Амелия знала это и в глубине души давно смирилась с текущим положением дел, но иногда ее охватывали гнев и разочарование. Так случилось и сейчас.

– Дядюшка Джеффри, – выпалила она. – Я же от тебя ничего не скрыла. Более того – Габриэль не собирается ничего скрывать. Я слышала его споры с мистером Черчем. Он настаивает, чтобы папино имя было выведено рядом с его именем. И в выставочных описаниях, и… он патент тоже хочет оформить на двоих!

– Если все так, как ты говоришь, то твой Габриэль сущий безумец.

Мисс Амелия вздрогнула.

– Он не безумец. И папа не был.

Дядюшка прикрыл глаза и откинулся в кресле.

Стало слышно, как бьются о берег тихие волны Тамессы. Ее резкий запах стал особенно ощутим.

– Милая, когда беднягу Гилдероя обвинили, ты…

– Не надо говорить о том, что я была слишком маленькой! Я уже была достаточно взрослой, чтобы все понимать.

– Ты, как всегда, не дослушиваешь своего старого дядюшку. Я хотел сказать, ты не видела процесс изнутри. Ты не знала, что происходило. Никто не знает точно, но все сводится к тому, что твой отец был слишком… прогрессивен. Слишком хорош в своем деле. Зависть многих сгубила, не зря же фаэ так проклинают лжецов и завистников в своих песнях.

– Но мы-то живем не в песне! И потом, Габриэль точно не даст себя в обиду. Ты бы видел, как он держится. Такой убежденный в своем знании, такой твердый в своей уверенности – но он не замыкается в себе, как делал папа. Он превосходный оратор. Он заронил зерна интереса в тех мужланов, что претендовали на место водителя паровой машины. Поэтому-то они так и завелись. Им теперь кажется, что я украла их право поучаствовать в чем-то великом. Это Габриэль убедил их, что меняет мир!

– А ты?

– Я?

– Ты так думаешь? Что ты меняешь мир?

Мисс Амелия помолчала пару минут, выстукивая ложечкой ритм по фарфоровому блюдцу.

– Когда я увидела паровую машину… – медленно начала она. – В глубине меня поселился страх. Это ведь очень много железа. Очень много. Старый страх перед металлом. Смешно – фаэ давно ушли, и даже короля так давно нет на каменном троне, а страх перед металлом все еще в сердцах. А потом я поднялась в кабину этого монстра и… Я увидела мир совершенно иначе. Я увидела Бриттские острова, не разрозненные непониманием и расстоянием, я увидела нить – железнодорожные рельсы, которые связывают регионы и города. И поняла, что я буду первой швеей, которая проложит шов этой нитью.

– А ты уверена, что в тебе не говорит то, что это проект твоего отца?

– Это проект Габриэля Мирта, – твердо ответила она. – Я говорю так не из умозрительных заключений. Я видела все наработки и бумаги отца, которые Габриэль чудом нашел и сохранил. И видела, во что превратил это сам Габриэль. Если бы ты увидел, ты тоже понял.

– Мне достаточно того, что я вижу в твоих глазах, моя увлеченная леди.

– Папа мечтал о чем-то подобном. Он хотел сделать мир доступнее. Проще. Если бы не… – Мисс Амелия замолчала, кусая губы.

Мистер Леннорман дал ей перевести дух и не торопил с продолжением, поэтому она заговорила сама:

– Если бы не Призыв Просвещения. Король Вильгельм поддерживал папины идеи. Помню, как папа говорил о том, что наш король мечтает сделать Бриттскую империю единой, мечтает о едином союзе с Хань, мечтает закончить войны и все силы мира бросить на развитие прогресса и цивилизации. Король Вильгельм был так погружен во все новшества паровых технологий… Я знаю, ты не поддержишь меня, но я убеждена, что с появлением Парламента мы сделали шаг назад – от того, что могло бы быть.

– Тише, девочка моя, тише… – чуть нахмурился мистер Леннорман. – Я не сказал, что я не поддержу тебя. Но о таких вещах не стоит говорить в публичных местах.

– Я не столь важная персона, чтобы на меня были устремлены сотни глаз и ушей!

– О, милая. Так ты еще не поняла?

– Дядюшка, ты о чем?

– Чем ближе Выставка, тем более важной персоной ты становишься. Даже Габриэль Мирт остается в тени своего изобретения, прячась в сумраке своего поместья. Ты же остаешься на виду. Именно ты поведешь паровую машину по первой в мире железной дороге.

– Ох…

Мисс Амелия вздохнула. Ей еще не приходилось взглянуть на ситуацию в таком ключе. Но по всему выходило, что дядюшка совершенно прав.

* * *

– Пройдемся, милая? – спросил мистер Леннорман, когда кофейник опустел, а на тарелке с пирожным остались лишь меренговые крошки. – Погода прекрасная, грех упустить возможность пройтись бок о бок с такой прекрасной девушкой. Когда еще представится шанс!

– О, дядюшка! – засмеялась Амелия.

Вместе они пошли вдоль набережной. Мистер Леннорман бережно придерживал племянницу под руку.

– Говорят, в ближайшие дни пройдет заседание Парламента. Не иначе как будут подготавливать почву для появления паровой машины. Ведь мало будет ее представить! Надо будет создать условия для того, чтобы сделать ее частью простого, бытового мира. Вряд ли лунденбурхцы сейчас все как один готовы к возможности в считаные часы добраться до Эденесбурха…

– О, им только надо увидеть паровую машину в деле!

– Как ни прискорбно, но не все готовы принимать прогресс сразу и безоговорочно…

– Дядюшка! Мы говорим о тех людях, которые безропотно склонили головы