" В этом не может быть ни малейших сомнений, – сообщал Дэвис. – До сих пор мне не доводилось слышать о погребении в Долине царей тех, кто не принадлежал к царствовавшим династиям, однако на крышках саркофагов сохранились имена усопших: Юаа, отец царицы, и Туа, его супруга. Уцелели и мумии, причем мужская в отличном состоянии.

Знаю, что вы склонны были считать его нубийцем, – писал далее Дэвис, – однако должен заверить вас, что этот Юаа ни капельки не похож ни на одного чернокожего африканца из тех, кого мне до сих пор доводилось встречать. По существу, он просто копия одного моего знакомого политика, еврея с Род-Айленда тот же крючковатый нос и такая же чертовски длинная шея. Скажу по правде, мне несколько обидно за вас. Вы копали здесь столько лет, просеяли сквозь сито чуть ли не всю пустыню, а стоило вам уехать, и какие-то новички совершили столь замечательное открытие".

На самом деле, конечно, обидно было не ему, а мне. Хотя Дэвис и не упустил случая позлорадствовать, оказалось, что наше прежнее сотрудничество еще кое-что для него значит. Находкам, о которых он сообщал – сначала сокровищам, а через несколько месяцев и мумиям, – предстояло отправиться в Каирский музей, и Дэвис, вознамерившийся выпустить о них книгу, решил заказать мне иллюстрации.

"Мне доподлинно известно, – писал он, – что лучшего рисовальщика среди специалистов по Древнему Египту мне не найти. Я собственными глазами видел выполненные вами акварели. Так не сочтите за труд по прибытии артефактов из гробницы в Каир сделать необходимые для публикации рисунки.

Разумеется, – добавлял Дэвис в постскриптуме, – за соответствующее вознаграждение".

Я тут же ответил согласием, печально подумав, что, возможно, довольно скоро копирование древностей снова станет для меня источником средств к существованию. Правда, в отставку меня пока не спровадили, но в силу того, что я не мог заставить себя просить прощения, не будучи виноватым, ситуация оставалась напряженной. Я знал, что Масперо, искавший выход из тупика, планирует на время, пока все не уляжется само собой, удалить меня из Каира, направив в какое-нибудь захолустье, и такое несправедливое решение заставляло меня со всей остротой чувствовать унизительность своего положения.

Смириться с мыслью о необходимости оставить Каир – особенно после того, как удалось напасть на столь многообещающий след, – было непросто, однако ради сохранения должности стоило согласиться даже на такой шаг. С величайшей неохотой я подчинился необходимости и отправился в Танту, захолустную дыру, назначенную мне новой резиденцией. В жизни не видел я более жалкого городишка: к жаре и скуке там добавлялось еще и ужасающее состояние канализационных систем. Зловоние удручающе действовало даже на моих бедных птичек, так что с каждым новым вдохом искушение плюнуть на все и подать в отставку становилось сильнее и сильнее. Правда, решиться на столь судьбоносный шаг означало лишить себя не только заработка, но и – что было для меня важнее – полномочий главного инспектора, которые, как хотелось надеяться, еще могли мне когда-нибудь пригодиться. Оставалось лишь раз за разом напоминать себе об усвоенных ранее уроках: главные добродетели археолога суть терпение, терпение и еще раз терпение.

* * *

Наконец в самый разгар невыносимо знойного лета я получил известие о том, что артефакты, извлеченные из гробницы Юаа, прибыли, и, испросив при первой возможности двухнедельный отпуск, отправился в Каирский музей. Радость была двойной: во-первых, я получил временное избавление от кошмарного времяпрепровождения в Танте, а во-вторых, предвкушение встречи с сокровищами наполняло меня радужными надеждами. Как и утверждал Дэвис, сохранность артефактов можно было назвать превосходной, а их ценность свидетельствовала о том, что покойный являлся важной персоной. Надписи характеризовали его как человека, "служившего тенью фараона", а его супругу – как "превосходящую всех в гареме". Правда, это мало что объясняло и уж во всяком случае не проливало свет на причины, позволившие людям, пусть и богатым, но не принадлежавшим к царскому роду, удостоиться чести погребения в Долине царей. К сожалению, находки Дэвиса не способствовали раскрытию этой загадки: надписи и изображения на саркофагах – обычно главный источник сведений о погребенных – на сей раз почему-то были на редкость скупы. Обидно, но мне не удалось обнаружить какие-либо указания относительно происхождения самого погребенного и того, каким образом его дочь вопреки веками освященной традиции и законам религии стала супругой фараона и законной царицей. Мне уже давно казалось, что разгадка этих головоломок может иметь решающее значение, – и тем досаднее было признавать факт неудачи.

Надежды, однако, я не лишился. Сокровища были выставлены на всеобщее обозрение в галерее, вокруг них постоянно толпились зеваки, и в таких условиях не было ни малейшей возможности уделить ценнейшим артефактам то внимание, которого они, вне всякого сомнения, заслуживали. Благодаря письменному обращению Дэвиса к руководству музея мне предоставили возможность рисовать после закрытия музея, а работа ночью – в тишине, сумраке и одиночестве – весьма способствовала обретению внутренней готовности к постижению неведомого. Однако завеса тайны оставалась опущенной, и я, делая свои рисунки, все больше и больше утверждался во мнении, что взгляд мой лишь скользит по поверхности, не проникая в суть. Что же именно проходило мимо моего внимания?

Я всерьез задумался над этой проблемой после того, как однажды вечером пришел в галерею за полчаса до ее закрытия и потолкался среди последних немногочисленных посетителей, стараясь взглянуть на выставленные сокровища с их точки зрения, как если бы был не профессионалом, а любопытствующим обывателем. Ничего особенного такой подход не дал, и я, оставив рисовальные принадлежности в галерее, отправился бродить по другим залам в ожидании того часа, когда музей закроется, галерея опустеет и можно будет спокойно продолжить работу. Назад, к сокровищам гробницы Юаа, возвращаться пришлось уже через погрузившиеся во мрак залы, но мое рабочее место оставалось освещенным, что и позволило мне сразу заметить амулет.

Для всех остальных амулет, скорее всего, остался незамеченным, ибо, положенный сбоку от саркофага, не бросался в глаза Я же – во многом благодаря опыту, приобретенному в Долине царей, – почти ожидал его появления. Мне оставалось лишь подойти и взять амулет в руки – в изображение можно было и не всматриваться: все тот же солнечный диск и две согбенные человеческие фигуры. Вокруг не было ни души и не слышалось ни малейшего звука. Я торопливо обошел галерею, а потом осмотрел и весь музей, однако никого не нашел. А ведь амулет не мог появиться сам по себе. Кто-то принес его сюда, оставил возле саркофага и поспешил потом скрыться. Если бы только мне удалось найти этого человека! Не исключено, что, потянув за кончик нити, я смог бы размотать весь клубок тайн и древних легенд, связанных с вековым ужасом перед древним проклятием. Увы, отпуск мой подходил к концу, а в Танте выискивать и выслеживать было нечего и некого.

Скрепя сердце я снова отправился в постылую ссылку. У меня еще теплилась надежда вернуться на прежнее место службы, а пока такая перспектива существовала, портить отношения с руководством было бы неразумно. Однако эти соображения ни в малейшей степени не ослабляли мое раздражение, равно как и пропитавшее все и вся в Танте нестерпимое зловоние. Эта проклятая дыра осточертела мне до невозможности, и можете себе представить, каким счастьем стало для меня известие о доставке в Каирский музей мумий. Мне даже не хватило терпения, чтобы дождаться официального разрешения начальства на отъезд. Отбыв в Каир самым ранним утренним поездом, я уже тем же вечером явился в музей. Рабочий день закончился, но сонный охранник узнал меня и, помахав рукой, беспрепятственно пропустил на территорию музея. Необходимости проходить через главный вход не было, ибо ключи лежали у меня кармане, и поэтому я проник в помещение через боковую дверь. Оттуда лестница вела прямо на второй этаж, где размещались мумии царей Египта и куда, по моим предположениям, должны были доставить новоприбывшие экспонаты.