Царю, законным властям и законам государственным, как-то: бунтовщики, разбойники, заговорщики, грабители и т. п.

Учебник хороший и подробный. Все в нем прописано от «а» до «я», от того, что полагается солдату, и до того, как солдат должен отписывать и отправлять письма либо военной почтой, либо городской почтой, или отправлять деньги своим родным, даже форма квитанции есть и указано, как ее заполнять.

В этом же учебнике собраны уставы. Что характерно, строевой устав является одновременно и боевым уставом. Так же, как и в нашей армии, солдата никто не учит определению расстояний до цели. В царском учебнике просто рассказано, что видно, что не видно и совсем непонятно, на каком расстоянии это находится.

Я уже сидел и думал, как я буду обучать своих солдат определению расстояний на глаз. Например, отдельный дом виден на расстоянии пяти километров, труба на крыше видна на расстоянии трех километров, столбы линий связи и стволы деревьев различаются на расстоянии до одного километра, движение рук или ног идущего или бегущего человека различаются на расстоянии до семисот метров, колья проволочных заграждений, переплеты в оконных рамах различаются на расстоянии до пятисот метров, оружие, цвет и части одежды человека — до двухсот пятидесяти метров, черепица на крышах, листья на деревьях — до двухсот метров, пуговицы на одежде — до ста пятидесяти — ста семидесяти метров, черты лица, детали оружия — до ста метров.

В нашей армии расстояния определяют лишь офицеры по формуле «тысяча душ». Пишется она так:

Д = В х 1000: У.

Здесь:

Д — определяемое расстояние до цели в метрах.

В — известная высота (длина, ширина) цели в метрах.

У — измеренная угловая величина в тысячных, под каким видна цель (предмет).

Здесь нужно немного знать математику, чтобы решать уравнение с угловыми величинами, которые тоже определяются на глаз или с помощью оптических приборов.

Угловые величины можно измерить с помощью подручных предметов (карандаша, спичечного коробка, линейки, а также пальцев руки и ладонью). Для этого нужно запомнить их значение в тысячных. Угловые величины этих предметов при удалении от глаза наблюдателя на свободно вытянутую вперед руку (50 см) равны:

Карандаша — 0–10.

Спички (по толщине) — 0–3,5.

Большого пальца — 0–40.

Указательного пальца — 0–30.

Среднего и безымянного пальца — 0–35.

Мизинца — 0–25.

Спичечного коробка:

По длине — 0–90.

По ширине — 0–60.

По высоте — 0–30.

Глава 25

Пока я сидел, увлеченный решением задач по определению расстояний, с работ на объектах корпуса вернулся первый взвод, которым командовал взводный старший унтер-офицер Каланчов, временно исполняющий должность командира роты. Меня удивило, что Каланчова не было с ними, но эти сомнения я отбросил, так как он оставался самым старшим унтер-офицером в роте учебного обеспечения и на него свалились обязанности фельдфебеля, который заведовал всей внутренней жизнью роты, а эта внутренняя жизнь была разнообразна. Но почему Каланчов не вышел встретить людей своего взвода, вот это было интересно.

Прибывшие солдаты начали приводить себя в порядок, а один из них, по виду старший, упал на отдельно стоящую кровать и закурил папиросу. Два младших унтер-офицера сделали вид, что не замечают этого.

«Ладно, посмотрим», — подумал я и, не обращая ни на кого внимания, продолжил штудировать учебник.

Внезапно ко мне подошел молоденький солдатик и сказал, что меня зовет к себе старшой.

— Старший унтер-офицер? — переспросил я.

— Да нет, — махнул рукой солдатик, — старшой, вон лежит в кровати.

— А зачем? — спросил я.

— Как зачем, — у солдатика от испуга расширились глаза, — он же старшой, он тут самый главный.

Понятно. С первого дня столкнулся с казарменным братством-товариществом.

— Ладно, иди и приводи себя в порядок, — командным голосом сказал я и продолжил сидеть.

Солдатика ветром сдуло. Я видел, как он что-то говорил на ухо «старшому».

— Эй ты, — заорал старшой, — иди сюда, бл**ь!

В казарме стало так тихо, что летящая муха звучала бы как трехмоторный бомбардировщик.

«Без драки не обойтись», — подумал я и стал присматриваться, что мне нужно сделать, чтобы вырубить старшого и отделать его шестерок. Я уже присмотрел табурет с расхлябанными ножками, а старинные военные табуреты это не сопливые кухонные табуреточки конца двадцатого века.

Я встал и вразвалку подошел к кровати.

— Чего тебе? — спросил я.

— Сымай сапоги, — приказал «старшой».

— Зачем? — спросил я.

— Я их буду носить, а ты мои опорки наденешь, — загоготал «старшой».

Трое не самых здоровых солдат подхихикнули. Вот он голос Маяковского, что единица — это ноль, голос единицы тоньше писка, каждый сильный ему господин и даже слабые, если трое. Вот и получилось, что одна сволочь и трое шестерок захватили власть в роте, и никто не может доложить по команде, чтобы не слыть стукачом. Как в Советской армии, кто попробует бороться с неуставными отношениями, тот становится всеобщим врагом, и неуставные отношения не затихают, а расцветают. Точно такое же и советское правосудие, стоящее на защите криминала, а не законопослушных граждан.

Под взглядами чуть ли не сотни солдат я тихонько снял с правой ноги новенький юфтевый сапог с твердым и необмятым задником и новеньким каблуком, сжал в голенище в кулаке и у меня получилось оружие типа палицы, с которой я бросился на «старшого».

Прицел был точен, и я должен был ударить его по центру плохо выбритой морды, но он дернулся назад, оперся головой в прутья на спинке кровати и тут ему пришелся хороший удар сапогом по лбу. Голова «старшого» проскочила между прутьями, хотя, по идее, голова не должна была проходить. У нас в училище так было. Кровати за сто лет практически не изменились. Один наш товарищ страдал зубами и ночью как-то просунул голову между прутьями. А тут и боль прошла, и он так и заснул с головой между прутьями. Мы потом слесаря-сантехника вызывали, чтобы он распилил один прут, и вызволили бедолагу.

«Старшой» дергался на кровати и пытался разогнуть железные прутья, но у него не хватало сил на это.

— Это тебе за бл**ь, — сказал я и ударил его сапогом в район солнечного сплетения. «Старшой» охнул и затих.

— А ну тащите сюда его «шестерок», — приказал я.

Солдатская масса преобразилась. Она почувствовала во мне своего командира и защитника. «Шестерок» притащили быстро и, как я понимаю, пока тащили, выместили на них все свои обиды. Но и солдатики были не дураки, и по морде никого