солдат, который готовится к офицерскому званию и его не привлекают на хозяйственные работы. В 1907 году все еще ощущалась нехватка офицеров на строевых должностях, так как основная масса офицеров была на таких должностях, которые не предполагали участия в боевых действиях, о чем со смехом рассказывали строевые офицеры действующей армии.

Командующий армией генерал А. Куропаткин вспоминал об этом времени: «При огромной убыли в офицерах мои требования о командировании офицеров на пополнение армии были часты и настойчивы. Удовлетворение их не всегда было в силах Военного министерства. Приходилось брать офицеров из частей войск, расположенных в Европейской России, на Кавказе и в Туркестане.

При этом должная разборчивость при командировании офицеров не проявлялась. Посылали к нам в армию совершенно непригодных по болезненности алкоголиков или офицеров запаса с порочным прошлым. Часть этих офицеров уже на пути в армию заявляла себя с ненадежной стороны пьянством, буйством. Доехав до Харбина, такие ненадежные офицеры застревали там и, наконец водворенные в части по прибытию в них, ничего, кроме вреда, не приносили и были удаляемы.

Наиболее надежным элементом, конечно, были офицеры срочной службы, особенно поехавшие в армию по своему желанию. Наиболее ненадежны были офицеры запаса, а из них не те, которые оставили службу добровольно, а те, которые подлежали исключению из службы, но по нашей мягкосердечности попали в запас».

— Хорошо, что вы в солдатском звании были всего одни сутки, — сказал генерал Медведев. — Идите и переодевайтесь в офицерскую форму, благо все наше под вашей рукой находится.

Я поблагодарил офицеров и вышел. Перед уходом подполковник Скульдицкий попросил дождаться его.

Проводив генерала Надарова, подполковник Скульдицкий предложил прогуляться по территории кадетского корпуса.

— Как вы сейчас себя чувствуете? — спросил он.

— Даже и не знаю, — признался я, — столько много свалилось за последние дни, что просто не в состоянии сразу оценить все. Как будто маленького ребенка засыпали со всех сторон подарками, и он не знает, что ему больше нравится. Но я думаю, что все скоро рассосется. А Кочергин вас сильно подвел. Он социально близкий социал-демократам и еще проявится там. Поверьте мне. Я эту публику хорошо знаю. Они мстят своим хозяевам. И у меня в социал-демократической среде появится новый и опасный враг, обещавший мне не делать гадости.

Подполковник Скульдицкий мгновенно пыхнул слабозаметным румянцем и сразу потух, сказалась многолетняя выучка и выдержка.

— Меня все время удивляет ваша осведомленность во всех вопросах, которые недоступны и малоизвестны большинству населения, — сказал Скульдицкий. — Я хотел бы, чтобы вы иногда давали мне консультации по некоторым вопросам.

— Это вы так вербуете свою агентуру? — спросил я. — Я сейчас в армии, и вы прекрасно знаете отношение офицерского корпуса к корпусу жандармов. Мне тоже придется проявлять корпоративную солидарность.

И снова подполковник Скульдицкий полыхнул слегка заметным румянцем.

— Что у вас за манера обижать своих собеседников? — сказал обиженно подполковник. — Я к нему по-дружески, а он сразу выстраивает вокруг себя неприступную стену.

— Не обижайтесь, Владимир Иванович, — успокоил я его, — конечно, я помогу. У меня сейчас обратной дороги нет. Соцдеки все заносят в записные книжки. И архивы ваши рано или поздно попадут в их руки, да и контрразведка у них работает неплохо. Так что, сколько веревочке ни виться, а шила в мешке не утаишь. И в армейскую агентуру подлецов вербовать не надо, предадут первыми.

— Дело не в этом, — сказал Скульдицкий, — нам позарез нужны такие офицеры, как вы, которые понимают ход событий и знают, что нужно делать. Подумайте, если решите, то вам будет обеспечен быстрый служебный рост, и вы займете достойное положение в нашей иерархии, возглавив перспективное направление борьбы с новой революцией.

— Вы уж не обижайтесь, любезный Владимир Иванович, я искренне ценю ваше участие ко мне, — ответил я, — но я буду белой вороной в вашей среде. Я считаю, что бороться нужно не с революцией. Нужно разрушать революционную базу революционеров — пролетариата и беднейшего крестьянства, причем не путем его физического уничтожения, а повышением их материального и культурного уровня до такого положения, когда у них главными будут личные интересы, а не революционные идеи.

В корпусе жандармов должны быть не держиморды, множащие число потенциальных революционеров, избивающие безоружных людей, отправляющих в армию студентов, изгоняющих их из университетов и садящих в тюрьмы. Этих держиморд можно выгнать из Отдельного корпуса жандармов, но Отдельный корпус жандармов из них выгнать невозможно. Это как зачумленные. Чума не лечится и жандармский синдром тоже неизлечим. Даже члены семьи обоего пола становятся жандармами в миниатюре.

И это не всё. Власть должна меняться в соответствии с меняющейся обстановкой. Это, простите за сравнение, как беременная женщина, которой нужно рожать, а ей говорят, что если она выпьет пару горьких порошков, то все у нее пройдет. Вы думаете, царь и правительство это понимают и пойдут на это? Никогда. Легче вышвырнуть из Отдельного корпуса жандармов такого смутьяна, как я, и продолжать делать все, что делалось до сегодняшнего дня.

Вы думаете, что задавили революционное движение «столыпинскими галстуками»? Ничего подобного. Вы оставите потомству «столыпинский вагон», а они поставят его на колеса, и по городам будут ездить столыпинские автомобили, хватая в клетки людей, которые косо смотрят на власть.

Вы еще забываете, что пролетариату и беднейшему крестьянству нечего терять, кроме своих цепей, и в борьбе за мечту их поддержит русская интеллигенция, с которой они потом расправятся и воспитают свою интеллигенцию, которая снова будет стремиться к революции.

К чему становиться белкой, которая тысячелетиями крутит колесо поймавшего ее человека? Пусть когда-нибудь белка выскочит из колеса и побежит по своему пути на заветную елку или на заветный кедр щелкать свои любимые орехи. Все демократические преобразования после 1905 года похожи на щепотку орехов, которую кинули белочке в парке.

— Загадками говорите, Олег Васильевич, — сказал жандарм, — внутренне я понимаю, в чем суть сказанного, но вся натура моя, как человека государственного, восстает против, а что будет впереди — непонятно. Мы друг друга поняли, только никому не говорите о том, о чем мы говорили, в частности, вашему другу Иванову-третьему. Полиция далеко не видит и доверять ей нельзя. Они даже своим осведомителям платят по тридцать рублей, как будто не помнят, что Иуда Искариот предал учителя своего Иисуса Христа именно за тридцать сребреников. За медаль и за квартиру в столице или в губернском центре они мать и сестру родную дубинами изобьют или продадут в рабство. Кстати, где нужно искать Кочергина?

— Я бы обратил внимание на работу большевистского центра, который маскируется под редакцию газеты «Пролетарий». Главными там у