– Ну и я попью за компанию, – сказала немолодая попутчица. –А чай почем? Сахар-то у меня свой, так что мне несладкий принесите.

– Девушка, вам тоже чай? – крикнула проводница впространство на второй полке, но ответа не дождалась. Пожала плечами и сталавыходить из купе, да вдруг так подвернула ногу, что упала чуть ли не на колениСтрумилину.

– Ох, извините. Извините! Кто тут обувь разбрасывает?

Она подняла с пола красную босоножку с высоченной шпилькой:

– Ничего себе! Ноги можно переломать! Аккуратнее надо!

– Это вон девушкины, наверное, – услужливо мотнула головойневзрачная женщина, показывая на спящую. – Мы-то все обутые.

Почему-то при этих словах все дружно проверили, обуты ониили нет, хотя и Струмилин, и остальные, конечно, заведомо знали, что никому изних не могут принадлежать эти легкомысленные туфельки. На ногах толстякаярко-коричневые полуботинки из настоящей кожи. Обладатели таких полуботинокобычно ездят в СВ, где туалеты и кондиционеры начинают работать немедленнопосле отправления поезда. Струмилин в запыленных кроссовках, немолодая женщина– в стоптанных босоножках неопределенного цвета, а проводница носила крошечныечерные туфельки на устойчивой, надежной при вагонной качке, очень удобной, новесьма уродливой платформе.

– Как можно ходить на таких каблуках, не понимаю! – сказалаона сердито, швыряя босоножку под нижнюю полку. – Тем более в нетрезвомсостоянии!

«Неужели это она так налакалась? – подумал Струмилин проспящую. – Неудивительно, что сразу завалилась в спать».

Проводница наконец-то удалилась вместе со своим приклееннымпирожком. Толстяк шмыгнул в тамбур – караулить, когда кончится санитарная зона.Попутчица попросила Струмилина выйти на минуточку – она хочет переодеться ипостелить постель. И разумеется, выходя, он тотчас наступил на злополучнуюбосоножку. Пришлось поухаживать за неаккуратной барышней и поставить ееразбросанные обувки одна к одной, под полку, приткнув их к запасному матрасу, –чтобы никому больше не мешали.

«Она всегда вот на такенных каблучищах таскается! –вспомнился вдруг азартный Валеркин голос. – Вот на такенных, сантиметровдвенадцать!»

Да, каблуки на этих красных босоножках именно такие –сантиметров двенадцать.

Ну и что? Да ничего.

Выпрямляясь, Струмилин бросил взгляд на верхнюю полку.Девушка в красном платье не шевельнулась.

«Прикрыть, что ли, простыней, замерзнет ведь», – рассеянноподумал Струмилин, глядя на ее сильно оголенные плечи. Небрежно закрученные вузел волосы были бледно-золотистого цвета.

В эту минуту в купе снова появился «пирожок» – и тридымящихся стакана в классических железных подстаканниках. Струмилинпосторонился, потом вышел. Хотел прихватить с собой стакан, но там явно крутойкипяток. Ничего, пусть остынет.

Поскорее бы попутчица переоделась. Смертельно устал сегодня,вот натурально – смертельно. И ничего в жизни так не хочется, как напиться чаю,завалиться на свою 34-ю полку – и уснуть.

О, хорошо: вышла эта женщина, уже в халатике, через рукуперекинуто полотенце:

– Заходите, молодой человек. А я пойду умоюсь.

Она ушла в тамбур, откуда выскочил оживленный толстяк:

– Открыли! Открыли туалеты раньше времени! Теперь можно ичайку попить.

Струмилин заглянул в купе, взял свое полотенце и пошел впротивоположный конец вагона. И правда, умыться надо, а то денек нынче был – недай бог.

* * *

Ну, потом-то способность мыслить связно вернулась кДжейсону. Особенно когда он вылез из-под стола. Возможно, он задержался там нетолько из-за фотографии, а все дело было именно в этом старинном, еще дедовскомстоле, вернее – в подстолье. Все-таки он в далекие времена лазил туда ребенком,прятался от каких-то вымышленных разбойников – и разбойников реальных: своихмерзких кузенов Каслмейнов, потому что те противными голосами пели, вернее,орали: «А вот овечка Джейси, сейчас мы ее острижем!» Беда в том, что в детствеДжейсон был и впрямь кучеряв, как ягненок, вдобавок рыжехонек. Потом, с годами,волосы его потемнели, стали темно-каштановыми, и как-то сами собой кудряшкиразвились. От «овечки Джейси» осталась только дурацкая песенка – давоспоминание о том, как надежно и уютно он чувствовал себя под этим огромнымписьменным столом. Сколь ни наглы были маленькие Каслмейны, сунуться в кабинетдедушки Полякофф они не смели. К слову сказать, упомянутые кузены так или иначеисполнили свою угрозу: всю жизнь они безжалостно «стригли» Джейсона. Уж и несосчитать, сколько раз он вытаскивал из финансовых неприятностей Скотта иАйзека, и конца этим «стрижкам» пока не видно.

Итак, Джейсон выбрался из-под стола и посмотрел нафотографию Сони Богдановой уже другими глазами. Нет, очарование этого лица неуменьшилось, и сердце по-прежнему ошалело прыгало, однако он смог подумать:«Возможно, дело в мастерстве фотографа: очень выгодном ракурсе, тщательновыбранном выражении лица и умело наложенном гриме. Хотя такое впечатление, чтоона вовсе не употребляет косметики. Но… фотография – все же только фотография.Жаль, что она не прислала видеокассету. А, судя по бумаге, на которой написанописьмо, судя по почерку… – Он с сомнением повертел в руках клетчатый листочек,исписанный неровными, слишком мелкими буквами. – Наверное, она не изсостоятельной семьи. В самом деле – разве могут жить состоятельные люди вкаком-то Северолуцке! Я даже и названия такого никогда не слышал. Очень можетбыть, видеосъемка для нее слишком дорога. Ну что же. Я ей помогу. Ведь неисключено, что от этого зависит счастье моей жизни. И… ее жизни».

Джейсон сел за компьютер и написал о том, что красота СониБогдановой произвела на него огромное впечатление, однако он привык не доверятьпервому впечатлению и просит прислать ему видеокассету, запечатлевшую Соню всамых разных ракурсах. Например, на пляже или в бассейне, в деловой обстановкеи обстановке домашней, во время занятий спортом etc. В нем заговорил бизнесмен,а вернее, купец, желавший увидеть не только кассовую сторону предлагаемоготовара, но и изнанку его. В конверт Джейсон вложил две стодолларовые купюры. И,после некоторых колебаний, свою фотографию – самую лучшую, с его точки зрения.

Ответ пришел на диво быстро. За этот месяц Джейсон продолжалвскрывать поступающие конверты просто так, из врожденной привычки всякое делодоводить до конца, хотя разглядывание множества хорошеньких лиц его уже незабавляло, а утомляло. Красавиц в России не уменьшилось, однако ни одно лицо непроизвело на него такого ошеломляющего впечатления, как Сонино. Даже и сравнитьнельзя!