— Чего-то не хватает, — сказал Тема, придирчиво разглядывая девушку. Жизни нет, хотел он сказать, но удержался. Будь Стеллка икусствоведом, она наверняка нашлась бы, что на это ответить, подумал он. Будь Стелла хорошим современным продвинутым искусствоведом, подумал Тема, она выставила бы эту девушку на какой-нибудь престижной международной экспозиции, в стеклянном контейнере, наполненном формалином, под названием, позаимствованным у тихого передвижника Ярошенко. Он присел у стола.

— Чайник еще горячий, — сказала Стелла Игнатьевна, — наливай себе.

Тема почувствовал в животе, в области желудка, неприятную истерическую щекотку. Он развел себе чашку кофе, добавил сахара, попробовал. Щекотка поднялась выше, к горлу.

Он поискал на столе авторучку — и нашел, воткнутую в спину керамического ежа. Он поискал листок бумаги, взял какой-то формуляр и быстро, не останавливаясь, написал на обороте:

In the sea of our relations

We're like a couple of ships.

Shall we take a sort of vacations

To secure our relationships?

Он отложил авторучку и испугался. Он знал язык достаточно, чтобы понять смысл написанного четверостишия, хотя не был уверен, что понимает его окончательно. Secure — от слова секьюрити, безопасность. To secure, соответственно, глагол — обезопасить. Relations — реляция, отношение. Множественное число — отношения. Наши отношения. При помощи нехитрых мнемонических приемов Тема слегка подновил свои знания. Ships — то ли козы, то ли лодки. Relationships? Отношения коз? Относительные лодки? Относительные козы? Или просто отношения? Тогда какая разница между relationships и просто relations?

Другое дело, откуда взялись эти слова? В школе он изучал немецкий, который с тех пор почти не употреблял, но знал лучше, чем английский, впрочем, ненамного. Последнее сочинение по-английски он написал на втором курсе финансово-экономического института, который он бросил после того, как бросил третий курс медицинского. В разговорах он подбирал английские слова так, будто за каждым из них ему приходилось ездить на лифте. В разговоре, например, он никогда бы не сказал слово couple, которое все время забывал, сказал бы непременно pair, похожее на русское «пара», которое всегда помнил. И этот залихватский апостроф после «We»… Но couple это тоже пара, вспоминал Тема, хотя, вроде бы, какая-то другая пара, не такая, как pair. («У нас еще оставалось немного минеральной воды, — писала княжна Васильчикова, — но меня так расстроила вся эта история, связанная с неудачным вырезанием аппендицита, так утомила жара и непрерывная ругань из-за каждой остановки, что я не заметила, как эта уродливая колченогая блондинка, стриптизерка-любительница, которую мы возле бензоколоки подобрали, вылакала, сволочь, ее без остатка и выбросила бутылку в окно, тварь», — с изумлением прочитала Стелла Игнатьевна. Она рассмотрела книжку повнимательнее и обнаружила, что в середину мемуаров были по недосмотру вклеены десять страниц американского переводного романа). Pair по-немецки Paar, думал Тема, das Paar. По-французски pair тоже pair. Gleich. Французский Тема пытался изучать самостоятельно два года назад, в течение десяти дней, по самоучителю, составленному человеком с фамилией Кубанский. Или Кубинский? Au pair, например. Это еще откуда? И как будет couple по-немецки?

В том, что это четверостишие адресовано Марине Тема не сомневался. Отличный повод позвонить и узнать поподробнее, что же он там такое написал. Марина знала английский более или менее хорошо: после школы она полгода нелегально прожила в Нью-Йорке у одного знакомого таксиста-структуралиста. Тема вытащил из кармана пиджака, который он одолжил на время у Антона, поскольку из марининого дома не забрал с собой ничего, кроме пакета с марихуаной, конверт с сотней долларов, аккуратно сложил формуляр с четверостишием и вложил его в конверт. Он продемонстрировал конверт Стелле Игнатьевне.

— Передадите Маринке? — спросил он, — если я не дождусь.

— Конечно, — сказала Стелла Игнатьевна, — оставь на столе. — Она посмотрела на часы. — Куда они запропастились, не понимаю? У Зойки вон работа стоит.

Кореянку Хо звали Зоя, но она почему-то предпочитала об этом не упоминать.

— Может, ты спирта хочешь?

— Да, пожалуй, — сказал Тема. — С удовольствием.

Стелла Игнатьевна подошла к лабораторному шкафчику.

— Тебе развести или чистого?

— Чистого, — сказал Тема. — Спасибо.

Он вдохнул поглубже и выпил рюмку спирта. Во рту стало огненно-сухо, в груди тепло. Тема аккуратно выдохнул. Неприятное щекотание пропало. Он почувствовал себя хорошо, уютно. Он посмотрел на застывшую серую руку старика, свисавшую с кушетки. Чем ближе к смерти, тем уютнее, подумал он.

— Еще?

— Да.

Стелла Игнатьевна налила ему еще.

— А вы? — спросил он.

Она достала из стола бутылку греческого сладковатого коньяка, налила себе. Они чокнулись.

В два часа ночи Антон открыл входную дверь. На пороге стоял Тема с раскрытой книжкой стандартных гражданских панихид в руке и с двумя похоронными распорядительницами по бокам. Одна из них держала бутылку водки, другая — обгрызенный с краю ананас.

— Ты как относишься к смерти? — спросил Тема Антона.

— Отрицательно, — ответил Антон. Он закрыл дверь, вернулся в комнату и уселся обратно за письменный стол.

— Это похоронные распорядительницы, между прочим, — сказал Тема.

— Все равно, — сказал Антон.

— Почему? — обиженно спросила одна из распорядительниц. Это была полная тридцатилетняя женщина с ямочками на щеках и с растрепанной челкой. Тема упросил ее не снимать официального костюма и на рукаве у нее черным шелком поблескивала траурная повязка. Другая была нечеловечески худая и бледная, в красном обтягивающем платье.

— Много думать об этом приходится, — сказал Антон, — и все без толку.

— Я опять стихотворение сочинил, — сказал Тема под утро, когда распорядительницы ушли. Он лежал на своем матрасе и смотрел в потолок.

Антон промолчал.

— По-английски, — добавил Тема, — сам не понимаю, о чем оно.

— Прочитай, — сказал Антон покорно.

Тема помолчал некоторо время.

— Забыл, — сказал он после паузы. — Сейчас вспомню.

Когда через пятнадцать минут Антон выглянул из-за компьютера, он увидел, что Тема спит.

Антон посмотрел в окно. Светало, в просвете между домами виднелся обрывок бледного неба. Нейлоновая занавеска, слегка подсвеченная изнутри холодноватым излучением дисплея, сливалась с небом. Временами Антон не мог отличить, где кончается занавеска и начинается небо. Он потер глаза. Чем одно от другого отличается? — подумал он. Всегда ведь отличается. Одно всегда одно, в то время как другое, в свою очередь, почти всегда — другое. Занавеска и небо. Ничем почти, какой-то маленькой разницей, линией, которая иногда просто исчезает, пропадает там, где зефирно-белое небо просвечивает сквозь снежно-белый нейлон.