Лишь усмехнулся Хаген: «Не след меня стращать.

Поклялся вашим братьям о кладе я молчать,

Покамест не узнаю, что умерли все трое,

И где он — этого я вам до гроба не открою».

(строфа 2368)

Сказал тогда мрачный Хаген: «Пустая это речь, благородная королева. Я поклялся, что не покажу клада. Пока жив хоть один из моих господ, я никому клада не отдам».

Она в ответ: «От клятвы освобожу я вас»,

И обезглавить брата велела сей же час,

И к Хагену обратно вернулась поскорей,

Отрубленную голову влача за шелк кудрей.

(строфа 2369)

«Я положу этому конец», — сказала благородная дама, она велела умертвить брата. Ему отсекли голову; за волосы она принесла ее герою из Тронье, и было это ему большим горем.

Мы можем убедиться, что Хаген в действительности не говорил, что он якобы поклялся молчать о кладе покамест не узнает о смерти всех трех братьев (Гунтера, Гизельхера и Гернота, — два последних уже погибли в бою с гуннами). При этом в переводе Корнеева появляется несообразность: Хаген якобы поклялся молчать о кладе до тех пор, пока живы братья, и вместе с тем заявляет, что не откроет этой тайны «до гроба»! Хаген поклялся в другом: не раскрывать тайны. Мысль его проста: пока живы короли, они — хозяева клада. Поэтому и сама Кримхильда не понимает слов Хагена так, как истолковывает их переводчик («От клятвы освобожу я вас»), она просто-напросто «кладет конец» многолетней вражде, доводя ее до желаемого ею рокового конца, и велит отрубить голову Гунтеру не для того, чтобы заставить Хагена говорить, а мстя за убийство Зигфрида, соучастником которого был ее брат. Хаген испытывает горе при виде отрубленной головы своего господина (о чем перевод умалчивает).

Я хотел бы быть понятым правильно. Я не настаивало на том, что в «Песни о нибелунгах» вовсе отсутствует какой бы то ни было след старого мотива, который с предельной выразительностью виден в «Гренландской Песни об Атли»: умерщвление одного из владельцев клада как условие выдачи сокровища и глумление оставшегося в живых над обманутым убийцей. Я предполагаю другое: этот мотив известен автору эпопеи (см. строфы 2370–2371), и он с ним считается; но мотив этот существенно ослаблен и частично переработан. Причина такой, пусть неполной трансформации понятна: немецкая рыцарская эпопея была создана (пересоздана с использованием старых песней) в совсем другой идеологической среде, нежели эддические песни. Языческая этика в «Песни о нибелунгах» неизбежно подверглась значительным коррективам. Если в «Старшей Эдде» брат мог потребовать смерти брата (Хёгни и Гуннар — братья) для того, чтобы затем бросить жадному тирану Атли гордый вызов: «ты радости / так не увидишь, / как не увидишь / ты наших сокровищ!» — то можно ли предположить, что Хаген — старший вассал Гунтера поставил бы такое же условие? Хаген не говорит Кримхильде: сперва убей моего сеньора, и не намекает на подобную возможность. Это было бы противно всем нормам феодального поведения, самой черной изменой, какую только можно было помыслить в обществе, строившемся на отношениях личной верности и покровительства. Хаген, конечно, хотел умереть честным и оставить по себе память, незапятнанную славой Иуды. Как же мог он подстрекать Кримхильду умертвить его господина? Такая мысль не могла прийти автору «Песни о нибелунгах». Убийство брата его собственной сестрой ужасает Хагена, и он совершенно точно, в категориях своего времени, называет ее vâlandinne, «дьяволицей», ибо на такое злодейство мог отважиться лишь тот, кем завладел дьявол[92]. Кримхильда попрала все законы — и человеческие и Божьи, и Хильдебранд тут же ее карает ударом меча. Между тем смерть Хагена, «лучшего из героев», оплакивает даже его враг Этцель.

Старая тема принесения в жертву брата для сохранения магического клада уже с трудом обнаруживается в финале «Песни о нибелунгах». Она переплетена с новыми мотивами, продиктованными рыцарской этикой, деформирована ими, и последние преобладают. Я полагаю, что при переводе этого очень ответственного места надлежало бы возможно ближе держаться смысла подлинника и не давать столь прямолинейной его трактовки, которая оказывается в вопиющем противоречии с нравственными установками и идеалами рыцарского эпоса.

«ОСТРОВ» ЛИ ИСЛАНДИЯ?

В первой части «Песни о нибелунгах» как бы сопоставлены — и противопоставлены — два мира: реальный, современный автору и сказочно-легендарный. Первый мир — Бургундия, точнее, вормсский двор с его куртуазно-рыцарственным бытом. Этот мир изображен в высшей степени конкретно и наглядно, автор видит его во всех деталях и красках. Поведение людей в этом мире реально и правдоподобно, при всей его поэтизации. Другой мир — родина Зигфрида и родина Брюнхильды. Здесь возможны всяческие чудеса — поединок с драконом и с богатыршей, добывание клада и плаща-невидимки, покорение чудесных нибелунгов. Герои этого мира обладают особыми качествами, непобедимостью, неуязвимостью, сверхчеловеческой силою и непоколебимым бесстрашием. Естественно, что в атмосфере бургундского двора выходцы из мира легенды, Зигфрид и Брюнхильда, не могут органически прижиться, и несмотря на заключенные ими браки с вормсцами, они остаются в нем чужаками. Зигфрид погибает, Брюнхильда исчезает из поля зрения эпопеи после того, как сыграла свою роль в разжигании рокового конфликта[93].

Но столь же чуждыми и непонятными были и самые страны, откуда явились в Вормс эти герои. В то время как Австрия, а отчасти и Бургундия (хотя и в меньшей мере, поскольку, как полагают, автор «Песни о нибелунгах» родом был с Дуная), рисуются в эпопее как реальные пространства, с городами, замками, путями сообщения, лесами, — Нидерланды, Исландия, Норвегия остаются для поэта не более как туманными географическими названиями. Их он не «видит» так, как видит области Центральной Европы.

Если представления о Севере у жителей континентальной части Европы в Средние века вообще были довольно расплывчаты и неопределенны, то автор «Песни о нибелунгах», недостаточно осведомленный о географии за пределами Австрии, о Норвегии, Исландии и Нидерландах знает до крайности мало. Достаточно сказать, что Нидерланды и страна сказочных нибелунгов поначалу фигурируют в эпопее в качестве двух разных областей: первая — родина Зигфрида, где правит его отец, вторая — место его юношеских приключений, страна, в которой герой захватил богатый клад, приобрел плащ-невидимку и верных воинов-богатырей. Страна нибелунгов однажды в песни ассоциируется с Норвегией (строфа 739). Но затем оказывается, что Норвегия, страна нибелунгов и Нидерланды — одно и то же. Так можно понять расплывчатые географические указания в XI авентюре песни (ср. строфы 708