выражается не в предположении, что королева требует от прибывших платы за гостеприимство, это было бы плоско и не задело бы ее. Смысл слов Хагена таков: «знай я, что вы, королева, примете подарок от меня, вассала, то, будь я достаточно богат, я бы вам что-нибудь преподнес» (ср. перевод М.И. Кудряшева, понявшего это место правильно). Ирония здесь глубже и злее: ведь в феодальном обществе подарки делают господа вассалам, вообще лица, которые стоят выше на социальной лестнице, тем, кто занимает более скромное положение, но не наоборот, ибо получивший дар считался подвластным подарившему: а королева, якобы, желает подарка от Хагена! Такое предположение оскорбительно. Вот в чем заключается тонкая издевка, вполне понятная средневековой аудитории: своими требованиями Кримхильда нарушает сословный этикет!

* * *

Теперь я хотел бы остановиться на интерпретации переводчиком двух эпизодов «Песни о нибелунгах», которые в высшей степени существенны для понимания ее концепции, — на ссоре Кримхильды с Брюнхильдой и на убийстве Кримхильдой Гунтера, а затем и Хагена.

ИЗ-ЗА ЧЕГО ПОССОРИЛИСЬ КОРОЛЕВЫ?

Ссора, происшедшая между юными королевами, представляет собой один из решающих моментов всего сюжета «Песни о нибелунгах», ее следствием явилось убийство Зигфрида, а от него тянется прямая связь к гибели бургундов. Что же послужило причиной этой поистине роковой ссоры? Как явствует из XIV авентюры, поначалу речь шла о том, кто из королей более удал и силен — Гунтер или Зигфрид, и пока женщины сопоставляли их личные достоинства, спор не перерастал в открытую свару. Взрыв последовал с переходом разговора на сословную почву. Насколько можно судить по переводу, Кримхильда впала в гнев после утверждения Брюнхильды, что Зигфрид — «простой вассал» Гунтера (строфа 821). Кримхильда говорит, что не поверит, будто ее братья и родня осмелились бы выдать ее за «подданного» (строфа 822). Слово за слово, и между королевами происходит обмен резкостями. Когда в тот же день они вновь встречаются у входа в храм, Кримхильда прямо называет Брюнхильду наложницей Зигфрида и предъявляет доказательства — перстень и пояс. Разрыв становится полным и окончательным.

Все кажется логичным, — кроме одного: почему так разъярилась Кримхильда при словах Брюнхильды, что Зигфрид — вассал Гунтера? Ведь Зигфрид во время поездки вместе с Гунтером к Брюнхильде (авентюры VI и VII) сам предложил королю, что он станет выдавать себя за его человека и делать вид, будто служит ему как своему господину, — этот обман может способствовать, по его мнению, успеху сватовства. Конечно, тут имеется существенная разница: Гунтер и Зигфрид прикидывались один — господином, другой — его вассалом, тогда как Брюнхильда верила, что это так и есть на самом деле[85]. Что касается Кримхильды, то она, по-видимому, вообще не знала об этой выдумке, и высокомерные притязания Брюнхильды не могли ее не задеть. И все же внезапная ярость Кримхильды не представляется мне вполне мотивированной[86], во всяком случае если всецело довериться переводу Ю.Б. Корнеева.

Обратимся к более ранним событиям, которые подготовили конфликт XIV авентюры. Постараемся при этом выяснить, какие социальные термины применялись к Зигфриду.

Когда они вместе с Гунтером приплыли в Исландию и он выдал себя за вассала Гунтера, это было им выражено такими словами: «Gunther sî mîn herre, und ich sî sîn man», «пусть Гунтер будет моим господином, а я — его человеком (вассалом)», говорит Зигфрид (строфа 386). Они уславливаются ввести в заблуждение Брюнхильду, и Зигфрид служит Гунтеру (diente). По прибытии в Изенштейн он ведет под уздцы его коня (строфы 396, 397, 398). Вышедшая к ним Брюнхильда обращается было с приветствием сперва к Зигфриду, но тот отклоняет эту честь и спешит уведомить ее: «мой господин (сеньор) стоит впереди», и указывает на Гунтера («скромным вассалом» он именует себя лишь в переводе Ю.Б. Корнеева, строфа 420). Брюнхильда принимает эту терминологию: «ist er dîn herre únt bistû sîn man» (строфа 423).

После состязания с Гунтером (т. е. с Зигфридом, который, скрываясь под плащом-невидимкой, совершает вместо Гунтера богатырский подвиг) побежденная Брюнхильда объявляет своей родне и людям, что отныне они — подданные вормсского короля (undertân, строфа 466), и те в знак подданства преклоняют перед ним колени (строфа 467). Меж тем хитроумный Зигфрид, спрятав плащ-невидимку, вновь появляется при дворе и, прикидываясь неосведомленным, спрашивает «своего господина», скоро ли начнутся состязания (строфа 471, но в оригинале нет слов «ваш вассал» и «мой владыка»). Прежде чем дать согласие на отъезд в Бургундию, Брюнхильда собирает для совета своих «родичей и людей (mâge unde man, строфы 475, 476), а Зигфрид тем временем спешит в страну нибелунгов, чтобы привести подмогу Гунтеру, и велит ему сказать королеве, что это он, Гунтер, его послал. Вскоре Зигфрид возвращается с отрядом нибелунгов, и на вопрос Брюнхильды Гунтер отвечает: «это мои люди (ez sint mîne man, строфа 509), отставшие от меня в пути». Брюнхильда приветствует прибывших, но Зигфрида — «иначе, чем остальных» (строфа 511)[87].

В X авентюре описаны прибытие Гунтера с женою в Вормс и помолвка Зигфрида с Кримхильдой. Все садятся за стол, и тут Брюнхильда заплакала при виде Зигфрида, усевшегося близ Кримхильды. На вопрос Гунтера о причине ее огорчения его жена отвечает: «Могу ль не лить я слез, / Коль тяжкую обиду мой муж сестре нанес, / За своего вассала ее решив отдать? / Как, видя рядом с ней его, от горя не рыдать?» (строфа 620). Не будем вдаваться в гадания, чем на самом деле вызвано горе Брюнхильды: оскорбленной сословной гордынею или же тем, что Зигфрид (которого она знала раньше и любила, согласно преданиям, предшествующим «Песни о нибелунгах») отверг ее любовь? Возмущение Брюнхильды так велико, что она объявляет мужу: «Охотнее всего я бы со стыда убежала отсюда» (строфа 622)[88]. Мне сейчас важен лишь примененный ею к Зигфриду термин eigenholde. Значение этого термина — не «вассал», а «несвободный», «зависимый», «холоп».

Итак, уже не man, но eigenholde! Гунтеру приходится открыть Брюнхильде, что Зигфрид, как и сам он, — могучий король, владелец многих бургов и обширной страны, а потому вполне достоин быть мужем его сестры (строфа 623). Но что бы ни говорил Гунтер, Брюнхильда продолжала печалиться (строфа 624), — нужно ли другое доказательство того, что истинная причина ее горя была скрыта? Заметим: Брюнхильда уже знает, что Зигфрид на самом деле не вассал и тем более не холоп Гунтера.

Следующая сцена, привлекающая наше внимание, происходит десять лет спустя после описанных событий. Брюнхильда задается вопросом: почему Зигфрид, eigen man ее и Гунтера, так долго не был у них на службе? (строфа 724). Опять-таки, не «вассал»