Слуга кивнул:

— Да, сахиб. Три папки, все с этой полки.

— На них тоже было написано «Бьюкен»?

— Я не помню, сахиб. Может быть, вам спросить его?

Черт, да я бы с удовольствием спросил, если бы знал, кто это был такой.

— Мне нужно убедиться, что инспектор-сахиб взял все нужные нам папки, — солгал я. — Он внимательно их просматривал?

— Нет, сахиб. Он берет именно те папки, не открывая их. Потом он просматривает все письма, которые остались. Еще он рассматривает папки в столовой и обыскивает спальню мастера-сахиба, но не берет больше никакие документы.

— Он был здесь раньше, чем мисс Грант?

— Нет, сахиб. Он приходит гораздо позже. Позже восьми часов вечера. Грант-мемсахиб, она приходит в шесть часов.

Я мысленно воссоздал события вчерашнего вечера. Моя встреча с мисс Грант, в течение которой она и словом не обмолвилась, что собирается посетить квартиру Маколи, закончилась около пяти. Час спустя она уже была здесь и забирала папку. Если она попросту хотела отвезти государственные документы обратно в «Писателей», почему не взяла все папки, которые были на столе? Почему взяла только одну?

А еще через два часа сюда заявляется какой-то англичанин в форме, называется инспектором полиции, задает вопросы о Коссипуре и копается в бумагах Маколи. Он забирает три папки с полки, причем все остальные папки на этой полке содержат переписку с Джеймсом Бьюкеном. Но раз потом он отправился обыскивать спальню, то, вероятно, нашел не все, что искал. Может быть, он искал ту самую папку, которую забрала мисс Грант? Это было только предположение, но у меня уже накопилось достаточно вопросов, чтобы я мог с чистой совестью снова поговорить с мисс Грант, и эта перспектива радовала меня гораздо больше, чем следовало.

— Покажите мне спальню Маколи-сахиба, — велел я, возвращаясь мыслями в действительность.

Спальня была беспорядочно уставлена ящиками, частично заполненными одеждой и прочими пожитками, которые скрашивали когда-то жизнь Маколи. Это оказалась единственная комната в квартире, несшая на себе хоть мало-мальский отпечаток личности хозяина. На комоде стояла фотография в рамочке — Маколи с какой-то дамой. Это была та же женщина, что и на снимке, который я нашел в его кошельке.

— Что будет с его вещами? — спросил я.

Слуга пожал плечами:

— Я не знаю, сахиб. Я только упаковываю.

Тут меня накрыло волной уныния. Надо сказать, привычка к опиуму уже начала сказываться на моем настроении, но в этот раз дело было не в ней. Я взял в руки фотографию, сел на постель и стал ее разглядывать.

Два дня назад Маколи был одним из самых влиятельных людей в Бенгалии. Его уважали и, кажется, в той же мере боялись. Сейчас он уже наполовину изгладился из людской памяти. Все, что осталось от него, весь итог пятидесяти с лишним лет его жизни был упакован во вчерашнюю газету. Скоро его уберут с глаз долой и забудут навсегда.

Эта мысль меня испугала. Что вообще остается от нас после нашей смерти? Некоторых избранных, так и быть, увековечивают в камне или бронзе, или же они остаются на страницах истории, но что оставляем после себя мы, все прочие? Разве что след в памяти любящих нас людей, несколько порыжевших фотографий и жалкую горстку имущества, накопившегося за нашу жизнь. Что осталось от Сары? Моя память не способна вместить ее ум, а фотографии — в полной мере передать ее красоту. И тем не менее она продолжает жить в моей памяти. А когда умру я, кто меня будет помнить? Параллель с Маколи так и напрашивалась.

— Упакуйте все в ящики, — распорядился я, — в том числе папки из кабинета. Я пришлю за вещами констеблей. В них может быть что-нибудь важное для следствия.

Это был довольно странный поступок, и тогда я даже и сам не знал, зачем отдаю подобный приказ. Если в вещах покойного и были улики, наверняка они исчезли вместе с сахибом, который приходил накануне вечером. На самом-то деле, скорее всего, никаких улик, которые стоило бы хранить, здесь давно не осталось. И тут я понял свой мотив: я пытался сохранить память об умершем, о человеке, которого даже никогда не видел, — по крайней мере, при его жизни. А зачем? Потому ли, что его прошлое чем-то напоминало мое собственное? Да какая разница. Но я не мог позволить, чтобы память о нем так просто исчезла. Я собирался почтить его память — поймать его убийцу.

Я поблагодарил слугу, который проводил меня обратно к выходу.

— Что вы будете делать теперь, когда у вас больше нет работы? — спросил я.

Сандеш слабо улыбнулся:

— Кто знает? Если мне повезет, я, может быть, найду новую работу. В противном случае мне придется вернуться в родные места. — Он поднял палец кверху: — Все это в руках богов.

Вернувшись на Лал-базар, я нашел на своем столе очередную записку от Дэниелса. Наверное, лорд Таггерт хотел узнать, как идет расследование. Рассказывать пока было особенно нечего, и мысль, что Дэниелс приходил сюда меня искать, была мне неприятна, но за годы работы я понял, что когда сталкиваешься с проблемой подобного рода, то лучшая линия поведения — не обращать на нее внимания и идти обедать. Правда, я не знал, куда именно пойти. Калькутта — это не Лондон. Здесь, в тропиках, где англичанину достаточно неосторожно взглянуть на бутерброд, чтобы свалиться с дизентерией, выбор предприятия общественного питания мог оказаться вопросом жизни и смерти.

Поддавшись порыву, я поднял трубку телефона и попросил соединить меня с Энни Грант из «Дома писателей». Она ответила после третьего звонка.

— Мисс Грант?

— Капитан Уиндем? Чем я могу вам помочь? — Судя по голосу, ее мысли были далеко.

— Вы не хотели бы сходить со мной пообедать? Разумеется, если вы свободны.

Я говорил себе, что обед — хороший повод продолжить расспросы, но это была, признаться, только половина правды. У меня похолодело в желудке. Какая нелепость. Как может человек, переживший три года бомбежек, артобстрелов и пулеметного огня, дрожать от волнения, приглашая женщину на обед? На какую-то секунду в трубке воцарилась тишина. Я задержал дыхание и почувствовал отвращение к самому себе.

— Пожалуй, я могла бы выкроить время, капитан, но боюсь, что почти ничего не смогу добавить о Маколи. Вчера я рассказала все, что знала.

— Простите, мисс Грант, я, наверное, неловко выразился. Я просто подумал, что было бы приятно пообедать вместе. Я здесь почти ничего не знаю, так, может, вы могли бы показать мне какой-нибудь ресторан? Если, конечно, у вас нет других планов. Я приглашаю.

Почему мне понадобилось приложить сознательное усилие, чтобы замолчать?

Ее голос повеселел:

— Ну если так, капитан, то конечно. Дайте мне пятнадцать минут. Встретимся на лестнице у входа в наше здание.

Пятнадцать минут спустя я ждал ее на ступеньках «Дома писателей», поглядывая на площадь. Она подошла со спины и коснулась моего плеча.