Еще махать рукой на прощанье станете и слезу пустите. Посмотрите!

Казалось, доктор опешил от таких слов. Отрезвел точно. В глазах ясность мелькнула.

– Дура. Не увезет, и никто по тебе плакать не будет.

– Увезет, увезет. Я знаю. Сердцем чувствую.

– Шельма, – пробормотал доктор и с силой толкнул. – Поди прочь.

Я, уперев руки об пол и не дав себе упасть на спину, смотрела на него испуганно. Лишь бы не по лицу бил. Остальное выдержать можно. Но нет. Поник головой, кое-как добрел до кушетки, трясущимися руками зажег папироску. Затянулся.

– Папирос герою своему снеси. Дымит как паровоз.

– Ага.

– И чаю покрепче завари, да лимон добавь. Давно у тебя просит, а ты не понимаешь. Бестолковая.

– Ага. Бестолковая, – сразу заторопилась я, поправляя съехавший платок. – Лимон-то зачем?

– А ты спроси, – хмыкнул доктор.

8.1

Я сделал первую затяжку, блаженно щурясь от едкого дыма, наблюдая сквозь полузакрытые веки за быстрыми движениями служанки. По мне, так слишком суетилась и громко стучала половником о тарелку, да и столовые приборы расставила неправильно, но какая ладная фигурка, и как старается. Лечение у доктора шло с каждым днем на пользу. Раны заживали. Более железками доктор в тело не лазил. Остались только внезапные головные боли. Сейчас голова не болела постоянно, но приступы налетали внезапно, совершенно обездвиживая меня. Доктор признался, что здесь он беспомощен, только время излечит или ослабит последствия контузии. Оставалось верить ему и ждать.

Вчера вечером доктор намекнул, что необходимости круглосуточно занимать его кабинет абсолютно нет. Достаточно показываться ему раз в неделю.

Хозяйка имения хоть и выразила желание посмотреть на француза, но тоже не испытывает восторга от пребывания чужих военных, и доктор передал примерные ее слова:

– У меня мирное имение, а не военный госпиталь. Мне приятно, что известность ваша, месье Дылчев, столь велика, но в такое время я не хочу подвергать опасности свою дочь и имущество. Ваш долг требует оказания помощи всем страждущим, но я подобным долгом не связана. Имею только долг материнский и хозяйский.

Известие меня неприятно огорчило:

– Мэтр, в чем же я предстану перед нашей хозяюшкой, не в чужом же дезабилье ей представляться.

– Совершенно не беспокойтесь, шевалье. По законам восточного гостеприимства вам будет предоставлено все, в чем нуждаетесь.

Настроение улучшилось. Какая-то перспектива, а то только длинные разговоры по вечерам с доктором под стакан дрянного бренди да ожидание появления Миколы изрядно утомили однообразием. Знал, что казак где-то рядом, и все же излишне сильно беспокоился, находясь в таком близком соседстве с турецкими солдатами и неясности дальнейшей своей судьбы.

Да только куда я с одним серебряным рублем и трофейной турецкой шашкой? Надо бы послать за казаком, поторопить да откланиваться, а то как бы не пришлось плотно знакомиться с хозяевами имения и погружаться в новые витки вранья.

Рука машинально разогнала сизый дым, вычерчивая в воздухе черной сожженной спичкой замысловатые фигуры. Иванка сразу среагировала, резко обернувшись. Заботливо поднесла пепельницу. Забрал медное блюдечко, слегка улыбнувшись добродушно, заметив, как белые пальчики мелко подрагивают. Не мог ничего с собой поделать – девка мне нравилась. Изголодавшийся по женской ласке выздоравливающий молодой организм требовал свое. Вздрогнула, когда пальцы случайно встретились. Потупила глаза, стала медленно наливаться румянцем. По открытой шее пошли красные пятна. Замерла, словно ожидая чего-то. Пауза стала затягиваться.

– Обедать, – подбодрил я болгарку, – еда. Вкусно.

– Вкусно, – пробормотала Иванка, смущенно улыбаясь, и снова засуетилась, повторяя традиционный ритуал: рушник на колени, столик, тарелка. Сегодня был гуляш, и пах он травками и неизвестными специями. Почти холодное блюдо возбудило во мне сильный аппетит. Выздоравливаю. Первый признак. Теперь и сам чувствую.

Девушка опустилась на пол возле кровати. Подперла голову руками. С каким-то нескрываемым восторгом смотрела на то, как я ем. К такому обожанию я не привык. В домах русских дворян детей воспитывали по-спартански. Потом в кадетке и сразу в юнкерском училище в рот никто не заглядывал.

– Вкусно, – пробормотал я, подмигивая.

– Вкусно! – тут же эхом отозвалась Иванка и счастливо улыбнулась. Потом она стремительно поднялась, засуетилась, охваченная непонятным порывом, быстро убрала тарелку, чуть ли не силой вырвав блюдо у меня из рук, скороговоркой выпалив:

– Сюрприз! – Поставила передо мной большую глиняную чашку, прикрытую блюдцем. Я принюхался. Предположил:

– Молоко?

Иванка, кажется, поняла, отрицательно закачала головой, раскрывая слишком полные губы в улыбке.

– Только не говори, что кофе. Устал я от вашего бренди и кофе, – сказал и устыдился, две недели всего как кипяток за божий дар принимал, а теперь от кофе устал. Вот гусь какой арзамасский. – Прости, Иванка, домой хочу. – После паузы: – В Париж.

– Нет, не можна. – Иванка заговорщики подмигнула.

Тут она с видом фокусника подняла блюдце с чашки и приглашающе кивнула. Я уставился в бокал, где в темной жидкости плавала половина лимона.

– Да, да, – многозначительно сказала болгарка, когда я на нее с недоверием посмотрел, и старательно по слогам произнесла:

– Ли-мон.

Я даже не сразу понял, отвечая машинально:

– Вижу, что не яблоко. Зачем в кофе лимон?

Иванка забеспокоилась. Затараторила на местном, вставляя французские слова.

И вдруг я понял:

– Так это чай?! Голубушка моя, неужели чай? Дайка мне нож. Нет ножа? – Я склонился к стенке и из-под матраса достал узкое жало шашки. Иванка, глядя на золотую богатую ручку, побледнела, да так, что губы затряслись. Не обращая внимания на ее реакцию, осторожно отрезал дольку лимона. Опустил в чашку, спрятал шашку на прежнее место. С наслаждением втянул в себя ароматный запах и сделал первый глоток.

– Хорошо-то как! Что ж вы чай не пьете? Сахара бы. Да откуда он у вас. Спасибо, родная. Дай я тебя поцелую и рублем одарю. Последний он у меня остался, берегу я его как талисман, чтоб к портмоне своему вернуться после пластунских вылазок, да видно, случай представился. Заслужила.

Одарил серебрушкой, приблизил к себе и поцелуем троекратным, как полагается, наградил. Отслонил от себя, слегка огладив плечи, и принялся пить столь забытый, но привычный напиток. Блаженство, и только. С каждым глотком силы возвращались, словно эликсир сказочный пил. Иванка присела на кровать, ошеломленная. Дождалась, пока я чашку с горячим чаем на столик поставил, и руки мои осторожно взяла в ладошки свои ухоженные, лицом уткнулась, целовать стала да слезами горячими заливать. Говорила что-то быстро, лопотала по-своему. Ничего не понятно, но очень искренне – заслушаешься. Наверное, за рубль благодарила. Мелочь какая, а кому-то царское серебро за счастье. Не ожидал я такой реакции. Смутился и обеспокоился. Лишь бы в таком порыве чай не пролила. Не успел напиться. Осторожно стал