со мной сделали? – Она спустила ноги с кровати, но голову мою прижимала к себе.

– На тебе греха нет, значит, не было этого. Поедешь?

– Не подойду я, не хочу несчастным тебя делать. Не поеду, хоть и хочу этого больше жизни, – пальчиками вороша мои волосы.

– Тогда почему?

– Не смогу деток тебе родить, испортили меня проклятые турки.

Меня, как водой ледяной окатили. Отшатнулся. Ох, как я теперь их резать буду!

До этого убивал по воинской необходимости, теперь резать буду с удовольствием.

Росица, не таясь, рыдала. Теперь я гладил ее голову, обнимал за плечи.

Чего говорить, да и нужно ли. Все главное сказано. Мне фамилию продолжать нужно. Чувствам придется умереть.

И она, промокнув глаза подолом, улыбнулась. Будет ли моя будущая жена такой сильной духом.

Не забыть мне тебя, болгарская девушка, и всех остальных буду с тобой сравнивать. Потом я долго молился, просил прощения у Господа за то, что естество чуть верх не взяло над заветами. Просил Богоматерь послать Росице если не счастье женское, то хоть покой и достаток. С девушкой мы держались так, как будто и не было этого разговора, но глазами старались не встречаться.

За вечерей, глядя в тарелку, спросила, почему не воспользовался ее слабостью.

– Я тогда сама хотела, может, первый раз в жизни.

– Как же я закон, Богом установленный, нарушить могу?! Брак освещается на небесах, а без божьего благословения это скотство какое-то получится. Как я с жены чистоты буду требовать, если сам замаран.

– Болгарских парней батюшки этому не учат.

– Может, за это вами турки командуют. Я казак. Жизнь моя в руках Божьих. Если я хоть в чем-то отступлю от Бога, то и Он может на минутку от меня отвернуться. Тогда – смерть. Страшная и мучительная.

Тут мысли мои скакнули к Гулому и еще двоим пластунам, погибшим в Македонии. Справедлива ли их гибель? Не мне судить. Свои грехи бы замолить.

Росица, поставив кружку с травяным чаем, вернула к земным заботам.

– А скажи честно, казаки – это как башибузуки?

– Казак – защитник веры православной и земли русской, хотя для мусульман, наверное, башибузук. Не думал никогда об этом. Ночевать к Дончо пойду. Завтра едем в имение на рассвете. Давай прощаться. Позднее мужики тебе немного денег передадут, так ты прими. Спасибо тебе, Росинка, за все. Прости Христа ради. Пора мне. Прощай.

– С богом, любим.

Она опустилась на лавку, и я ушел, стараясь не смотреть в ее глаза, где плескалась тоска неземная.

Откопал наши саквы[40] с вещами, достал турецкие карабины и сабли, со всем скарбом пошел к Дончо.

– Сабли продашь, все равно владеть ими никто не умеет, да и не научится уже. Только вместе с седлами не продавай.

Ружье одно могу вам оставить. Себе оставишь или тоже продашь?

– Оставлю.

– Тогда запоминай.

Один карабин подвинул к нему, достал масленку, стал показывать, как разбирать, чистить, смазывать. Показал, как заряжать и стрелять.

Взял немного мелких денег, наказал поделиться с Росицей.

Дончо достал кувшин красного, помозговали, в каком обличье я могу появиться в имении. Дворня смешанная. В основном болгары, но есть и турки. Опять же, гайдуки!

Здесь я ходил в добротных кавалерийских шароварах – ничего странного в этом не было, многие крестьяне носили что-то из турецкого обмундирования. Старую куртку и вытертый кожушок[41], шапку дал Дончо. В своем ни здесь, ни в имении появляться невместно. А так – ограбленного иностранца одели крестьяне.

Завтра переберусь к графу, а Дончо попросит управляющего послать его с арбой подальше, скажем, в Софию или Пловдив, с каким-нибудь торговым поручением. Все равно с каким, лишь бы подальше от черкесов.

Заодно седла продаст и амуницию.

Устроившись на ночь на широкой лавке, перестав думать о Росице, стал обдумывать свое положение.

Окрестности я осмотрел. Дончо рассказал местную географию.

На заход – турецкое село, лес, за ним болгарское село, большое, и дорога на Софию и сербский Ниш.

В противоположном направлении имение Джума-оглы. Там сейчас пользуют Ивана. Хозяин недавно погиб в боях с русским корпусом. Делами заправляет приказчик-болгарин при убитой горем вдове. Есть там, правда, десяток вооруженных гайдуков-турок. Так уж тут заведено.

Дальше Плевна. Наши на севере. Сутки через земли, наводненные турками.

Придется ждать, пока поручик будет здоров или, не дай Бог, помрет.

С усами тоже распрощаюсь. Пшеничных в этих местах не бачилы[42]. Французы, даже военные, с босыми лицами ходят.

Усы ничто, отрастут, а вот как нас черкесы в ущелье подкараулили, нужно было еще раз обдумать.

С трех сторон ждали. С вечера. Один стрелок наверху на скале наблюдал. Как мы утром прошли, он вряд ли углядел, а вот как мальчишка мне деньги передал, мог увидеть или догадаться. Когда снизу конные появились, он и сигнал подал засадной группе. Он и Сашка подстрелил, и мне бы башку снес, если б я поручика на плечи не взвалил. Выходит, граф простому казаку жизнь спас, хоть и не по своей воле. С другой стороны, я вроде как графом прикрылся, хотя совсем не о том думал.

Засадная команда спряталась в узкой щели, обычно забитой снегом. Значит, вычистили, залезли, сделали ложную стенку из снега и всю ночь и полдня там сидели. По сигналу со скалы выскочили. Сперва, правда, растерялись. Кинулись баранов отбивать, сразу двоих потеряли. Увидели внизу три огневые точки, рванули с тылу напасть, тут поручик их встретил – огорчил и проредил неплохо. За Грица я не волновался, ужом извернется, проскочит, еще за собой погоню уведет. Из нашей тройки он самый умелый.

Мне было шесть, ему девять, и он уже год с отцом по плавням шастал и в линейных крепостицах на вышке дневалил.

Батька сговорился с его отцом за мной ходить. С той поры мы расставались, только когда я в Катеринодар в гимназию уезжал. Хоть мне нравилось учиться, но учиться у дядьев Грица, его деда и отца, нравилось больше. Лагеря, линия, плавни, везде мы были с Гришкой. Только на учебу Грицько не сильно отвлекался, обучился у батюшки буквы складывать да монеты считать, вот и вся наука. Зато в четырнадцать о нем рассказывали по всей Кубано-Черноморской линии.

Повел его отец в плавни, ночью на звук кабанов бить. Выстрелил, да не убил.

Гриц кинулся в камыши, добить. Кабан сделал круг и напал на отца. Распорол ногу выше колена, кость перебил. Гриц кабана добил, отца перевязал, ружье к ноге привязал, до людей дотащил. Вернулся, разделал добычу, часть