– Что это? – раздалось несколько голосов. – Что это?

В словах сплелись самые разные акценты, но ощущение тревоги слышалось в каждом голосе.

– Объяснения потом, – спокойно отозвался хозяин. – Смотрите…

Все, как он и обещал, продолжалось минут пять, потом луч исчез, а облако расползлось и осело. Вместо него прямо по курсу светилась багровая полоса. Свет её уже не резал глаза. Что бы там ни происходило, оно уже закончилось.

– Итак, господа, вы стали свидетелями эксперимента. На ваших глазах советская орбитальная станция «Знамя Революции» произвела опытный цикл работ по постройке оросительного канала.

– Что это? Оружие? – прямо спросил немец.

– Оружие?

Замнаркома пожал плечами.

– Оружие разрушает. Мы же – созидаем!

– Но этим же можно… – начал было француз из «Фигаро», и все поняли, что он хотел сказать, но тут же поправился, – … прорыть канал через середину Парижа!

Хозяин посмотрел на того так, словно посчитал идею настолько глупой, что постеснялся сообщить об этом в присутствии коллег француза.

– Не думаю, что парижанам такой канал необходим, – совершенно серьезным голосом сказал Ежов. – Париж – прекрасный город, и, по-моему, ему вполне хватает Сены.

Он улыбнулся открыто, и словно сократил расстояние между ними.

– Честно говоря, я не вижу возможности использования нашего аппарата в Европе. Здесь нет проблем с ирригацией, а вот наши Среднеазиатские республики нуждаются в этом! Недостаток воды при выращивании хлопчатника…

Его почти не слушали. Дирижабль плыл вдоль канала.

Идеально прямая линия, уходящая за горизонт, продолжала светиться вишневым светом остывающего муранского стекла. Глубину канала отсюда определить было трудно, но шириной он был не менее десяти метров. Корреспонденты смотрели на пустыню, и каждый из них представлял внизу развалины родного города.

…Пролетка резво катилась по проспекту Царя Освободителя, ничем не выделяясь из числа десятка точно таких же изящных экипажей. Внутри сидели двое солидных мужчин, также ничем не отличавшихся от обеспеченных подданных царя Бориса, кативших рядом, – хорошие костюмы, золотые цепочки с брелоками. Но если в соседних пролетках под шуршание пневматических шин признавались в любви и обсуждали коммерческие предприятия, то тут шли совсем иные разговоры.

– В чем им не откажешь, так это в энтузиазме. Я даже по-хорошему удивлен! Всего два месяца, и их стараниями станция практически готова!

– Придет время – скажем спасибо большевичкам, – скрипуче отозвался второй.

– Да уж скажем. Долго, я думаю, ждать не придется… Газеты читали?

– Вы об установке? Читал, конечно… Канавокопатели…

– Значит, у вас два-три дня…

Князь сжал товарищу руку и по-детски недоверчиво спросил:

– Правда?

– Правда!

Кося глазом в сторону – мало ли что могут подумать люди, – первый освободил руку.

– Вы, князь, как пылкий влюбленный… Истомились?

Князь кивнул. Новость не то чтоб ошеломила – ждал он её, все к тому шло… Но все-таки как ни жди, а если срок подходит и рубеж приближается, то нервы как-то по-другому под кожей позванивают. Сколько пережито! Сколько вытерплено! Видно было, что сдерживает себя он, сдерживает желание вскочить на ноги и замахать котелком, привлекая мир к своей радости.

– Еще немного терпения. А Владимиру Валентиновичу скажите, что аппарат свой пусть держит в постоянной готовности. Все решится на этой неделе! Связь с Екатеринбургом есть?

– Есть. Красные должны были послать один аппарат сегодня, а второй – через день-два.

– Успеете?

– Успеем. Нам второй корабль очень пригодится.

…Болгарию господин Кравченко толком и не разглядел – что там увидишь с высоты, особенно когда не разглядывать красоты нужно, а, напротив, думать о том, куда сесть так, чтоб не поломать чего ненароком. А теперь, когда время появилось, смотреть было не на что.

Из головной части «яйца» он видел только кусочек берега – оплавленные камни и маленькие смерчики из пыли и морского песка. Никакой живой травки вокруг, конечно, не осталось. Ту малость, что росла когда-то на этом скорбном месте, его аппарат сжег при посадке. Сжег, а пепел вплавил в камни, и теперь стеклянная проплешина окружала профессорский аппарат, словно капище какого-нибудь пустынного бога.

Со стороны все это так напоминало полуугасшее кострище, что от одной этой мысли постоянно свербило в носу. Однако, как Владимир Валентинович ни принюхивался, отовсюду тянуло не гарью, а цветочными ароматами.

В воздухе висел запах ракии, а поднимался он снизу, где за стальными стенами корабля прятались от жары офицеры десанта. Во чреве «Пролетария», недавно перекрещенного в «Святого Георгия Победоносца» и освященного митрополитом Софийским, сидели и лежали девять человек. Четыре казака, два авиатора и два морских офицера.

Прислушавшись к профессорским рекомендациям, людей для необычного дела отобрали по двум признакам – хороший вестибулярный аппарат и отменное владение холодным оружием. Летчики и моряки идеально подходили по первому пункту, а казаки-пластуны – по второму. У профессора, правда, были серьёзные основания надеяться, что ножами и шашками махать не придется, но и лишним это умение в их ситуации наверняка не окажется.

Немного особняком сидел только вчера прибывший из матушки Москвы сотрудник Краснознаменной лаборатории товарища Иоффе. Член Организации, нелегально работавший в лаборатории и еще не успевший сбросить с себя личину совдеповского служащего, еще не стал органической частью десанта, но в офицерскую компанию уже вроде как влился – ракию, во всяком случае, употреблял наравне со всеми… Кстати… Профессор наклонился и сказал в пока еще прохладную темноту:

– Вы там не злоупотребляйте, господа… Про печень не забывайте.

– Не беспокойтесь, Владимир Иванович. Мы меру знаем, – ответил за всех князь Гагарин. Голос его звучал бочковой гулкостью. От такого голоса веяло уверенностью. Профессор невольно улыбнулся.

– Вы, господа, земную меру знаете, а не небесную…

– А нам, профессор, все едино – у нас на все одна мера!

…Небо за начальственным окном голубело настолько ослепительно, что волей-неволей товарищ Ягода представил прожаренную солнцем Лубянку. Жара… Мучительно захотелось холодненькой сельтерской или кваса, на худой конец… Одинокое облако, медленно плывущее от одного края окна к другому, выглядело насмешкой. Генрих Григорьевич непроизвольно коснулся рукой потного затылка.

– Продолжайте, Генрих Григорьевич…