За спиной хлопнула открываемая бутылка шампанского. Пока Высоков разглядывал зал, Боря Лифшиц подозвал официанта.

Владимир Васильевич прикрыл ладонью свой бокал.

– Спасибо, но я сегодня уже не буду.

– Чего так? – удивился бывший сокурсник.

– Я приехал из гостей, где меня накормили и напоили.

На сцену начали выходить музыканты. Высоков посмотрел на них, а заодно бросил взгляд на противоположную ложу. Корнеев внимательно наблюдал за ним и наверняка видел, как он отказался от вина.

И вдруг Высоков отчетливо осознал, что чувствует себя не в своей тарелке, находится не в том месте, где ему хотелось бы быть сейчас; он оглядывается по сторонам, словно опасается слежки, как будто выдает себя за какого другого человека, хочет соответствовать правилам игры, которую ведут они все, окружающие его сейчас. Зачем ему это? Чего он боится? Того, что его обвинят в преступлении, которого он не совершал и виноват в нем еще меньше, чем Настя, случайно нажавшая на курок пистолета, данного ей Высоковым? Ну даже если ему и предъявят обвинение, вряд ли отдадут под суд. Работы он лишится, но так ли она нужна ему… Нужна, конечно, он мечтал о ней всю свою сознательную жизнь. Но смысл разве в том, чтобы, надев на себя мантию, осуждать людей, жизнь которых так далека от него, что у него нет такого права изменять ее? То есть у него есть такое право, но кто ему дал его? И смысл его жизни не в том деле, ради которого он жил, учился, старался чего-то достичь… Смысл всего его существования рядом, за этим же столиком, можно протянуть руку и коснуться ее – девушки, которая внезапно стала для него самым дорогим и важным, ради чего он и живет теперь на этом свете…

Раздались аплодисменты, на сцене появился тот, ради которого все собрались в этом зале. Прозвучали первые аккорды.

И весь зал, или почти весь, грянул:

– Водки найду!

Популярный исполнитель, немного ошалев от такой слаженности, посмотрел в темный зал, словно пытался отыскать невидимого дирижера, руководившего таким огромным хором.

– О чем он поет? – шепотом спросила Илона, наклонившись к плечу Лифшица.

– А ты разве не понимаешь? – удивился американский адвокат. – Ты же в Штаты хочешь перебраться.

– На бытовом уровне у меня все о’кей, я только песни не всегда понимаю.

Владимир Васильевич посмотрел на Настю и понял, что ему нестерпимо хочется оказаться сейчас дома, вместе с девушкой, которая для него дороже остального мира со всеми его звездами.

Но он остался.

А в зале начали танцевать. Илона утащила в зал Борьку Лифшица, а Настя посмотрела на Высокова, и он понял ее взгляд. Они танцевали, и рядом с ними оказался кружащийся с немолодой дамой Дима Словоерсов.

– Привет, – крикнул он, чтобы его можно было услышать, – расслабиться пришел?

Высоков не стал отвечать и попытался отодвинуться от Словоерсова подальше, но танцующие двигались такой плотной стеной, как будто их специально наняли для того, чтобы Владимир Васильевич не смог прошмыгнуть мимо.

– У меня к тебе разговор! – крикнул Словоерсов. – На пять минут, ты не бойся.

– Потом, – отмахнулся Высоков.

Бывший сокурсник подошел в перерыве. Обнял Борю Лифшица и протянул руку Высокову, но Владимир Васильевич не стал ее пожимать.

– Если ты о деле, то лучше сразу уходи.

– Я за советом, – вздохнул Словоерсов, – отойдем на пару минут.

Он по ступенькам спустился в зал, где между столиками сновали официанты. Огляделся и, сказав, что здесь очень шумно, направился к выходу из зала.

– Куда ты меня ведешь? – крикнул ему вслед Высоков.

– В баре никого, – ответил Дмитрий.

Возле длинной барной стойки народу было немного, но здесь сидел с бокалом пива в руках Корнеев. И тогда Высоков повернул обратно. Бывший сокурсник схватил его за рукав.

– Володя, чего ты нервный такой? Это мне впору от всего шарахаться. Я уже проклял все на свете за то, что подписался на это дело.

– Я же предупреждал, что о деле говорить не буду.

– Мне страшно, ты не понял, что ли? Если не оправдаю надежд, то сам знаешь, что за мою жизнь никто и ломаного гроша не даст. Тебе-то хорошо: ты лицо неприкосновенное, а кто ко мне государственную охрану приставит?

– Откажись!

– Тоже боюсь. Аванс уже взял… Не хотел брать… Но столько предложили, что забыл про опасность…

– Дима, тебя подписали на это дело лишь потому, что ты раструбил на весь город, что мы с тобой друзья… Но сам знаешь, что друзьями мы никогда не были.

– Мне реально страшно. Ты Женьку Бережного помнишь? На два курса старше нас учился. Он тоже адвокатом был, а как его убили, знаешь?[9] А сейчас я жену его Веру увидел. Хотел к ней подойти, но потом подумал: вдруг за мной следят?

– Она-то чем тебе помочь может?

– У нее агентство и конкретные связи на всех уровнях. Она многие вопросы решает.

– Обращайся к кому хочешь. Я тут при чем?

Словоерсов вздохнул, посмотрел по сторонам и перешел на шепот:

– Так я и за тебя боюсь. Вспомни про своего отца…

– Что-о? – не поверил своим ушам Высоков. – Ты мне угрожаешь? Кто тебе приказал?

– Тихо, тихо, – испугался Дмитрий, – не угрожаю, просто хочу посоветовать…

Владимир Васильевич схватил бывшего сокурсника за лацкан и притянул к себе:

– Еще слово – и получишь по роже.

– Все, все, – попытался остановить его адвокат, – остановись: на нас люди смотрят.

Высоков посмотрел в сторону и увидел генерала Корнеева, стоящего в пяти шагах от них. Оттолкнул от себя бывшего сокурсника:

– Ко мне не подходи больше. Забудь про наше знакомство!

Он пошел в сторону и поравнявшись с заместителем начальника ГУВД, спросил, стараясь казаться спокойным:

– Как вам музыка?

– Нормально. Та самая – из моего детства. У меня старший брат этих «Смоки» крутил с утра до вечера. Он потом в Афгане погиб, и все кассеты его мне достались… – Корнеев остановился и обернулся назад: – А с кем это ты сцепился там?