С ней все было в порядке. И когда через пару дней я пришел на дежурство, мне сказали, что пациент выписался: врач интенсивной терапии на следующий день направил его в специальную лечебницу для детоксикации. Я не был удивлен, когда узнал, что он ничего не помнил о своем визите в скорую помощь.

Не страшно. Я помнил все за него.

Представьте себе: молодой мужчина, сидящий в кресле-каталке, в сознании, но немного растерян. Затылок в крови.

Пару минут назад он пришел в пункт скорой помощи и сказал сестре на посту, что его, кажется, подстрелили. Он сидел в баре неподалеку и пил пиво, когда вдруг услышал громкий хлопок и почувствовал удар в затылок. Он понятия не имел, почему это могло случиться.

Сестра тут же усадила его в кресло-каталку и повезла в бокс. Я его осмотрел. В сознании, жизненные показатели в норме. Спереди никаких повреждений не видно. Но когда я ощупал затылок, то обнаружил небольшое мягкое углубление, напоминающее входное отверстие от пули. А над ним выпуклость под кожей скальпа.

Я спросил, как он себя чувствует. Мужчина ответил, что голова немного болит, но в остальном все в порядке. Он мог свободно двигать руками и ногами, говорил без затруднений, так что попадание пули в череп казалось маловероятным. Если его и ранили, подумал я, то из травматического пистолета; патрон ударил в череп под углом, так что кость не проломил, а застрял между ней и кожей, отчего и образовалась выпуклость, которую я нащупал.

Я изложил пациенту свои предположения, сказав, что их в любом случае надо проверить, поэтому сейчас ему сделают компьютерное сканирование. Так можно убедиться, прав ли я, а заодно посмотреть, нет ли сотрясения мозга.

Через пятнадцать минут рентгенолог привез его обратно в бокс. Теперь пациент лежал на каталке; он все еще был в сознании и отвечал на вопросы. Рентгенолог принес снимки с собой, но не расставил их на экране, а передал мне в руки, а потом отступил к стене и молча стал ждать. Я взял снимки, поднес к свету и посмотрел.

Мгновение я не мог понять, что вижу. Мозг выглядел совершенно нормально. Никаких признаков кровоизлияния, отека или других повреждений в обоих полушариях. Нижние доли мозга также целы. Но кое-что было неправильно. Прямо по центру – между двумя сохранными полушариями, прямо над нетронутым средним мозгом – сияла звезда.

В любых других обстоятельствах она казалась бы прекрасной. У нее не было четкой формы. Просто сияющее белое пятно, от которого во все стороны разбегались яркие лучи.

Но я, конечно, знал, что это такое. Пуля. Она попала точно в затылок, прошла в мозг и… остановилась. Каким-то образом она оказалась прямо в центре самого сложного объекта во Вселенной – человеческого мозга, – не причинив ему никакого видимого вреда.

Калибр, судя по всему, был 22: у него достаточно мощности, чтобы проломить череп, но при этом не повредить прилегающие мозговые ткани. На снимке пули как таковой видно не было: радиация, применяемая в компьютерных томографах, проходит через ткани, но отражается от металлических объектов. При этом на пленке появляются подобные пятна, словно звезды с разбегающимися лучами. Сверхновая, взорвавшаяся точно в центре мозга.

Я попросил медсестру позвонить нейрохирургу. Он был в больнице, и я рассказал ему, что у нас происходит. Через несколько минут он стоял рядом со мной, рассматривая снимки. Мы сошлись во мнении, что, помимо пули по центру, мозг выглядит совершенно нормально. Пуля не застряла под скальпом, а прошла в череп точно между двумя полушариями, ровно над тем местом, где они сходятся, образуя средний мозг и позвоночный столб – то есть там, где мозговой ткани самой по себе нет.

Я спросил хирурга, что можно сделать.

– Ничего, – был его ответ.

– Ничего? – удивился я. – Разве пулю не надо удалить? С неврологической точки зрения у него все в порядке.

– Это потому, что отек еще не начался. Но пуля слишком глубоко. Он скоро умрет, и я ничем не могу помочь.

Это был на редкость счастливый – и несчастливый – выстрел.

Пуля не задела ни полушария, ни средний мозг. Некоторое время раненый чувствовал себя нормально. Но реакция на пулю не такая, как на садовый секатор. Воспаление и отек уже начинали препятствовать кровообращению в среднем мозге, между двух полушарий.

Когда его увозили из отделения скорой помощи в интенсивную терапию, он был уже без сознания. Через четыре часа он скончался.

Дело было зимним вечером. Точнее, было бы – случайся в Джорджии зимние вечера. Меня вызвали в кардиологический бокс, чтобы осмотреть пожилого джентльмена с жалобами на боли в груди.

В медицинской терминологии слово «жалоба» имеет очень точное значение. Обычно это первое, что пациент сообщает, когда его спрашивают, почему он обратился в пункт скорой помощи.

Существуют жалобы, на которые надо реагировать более оперативно. Жалоба на «легкий озноб» обычно влечет за собой просмотр телевизора в зале ожидания, в то время как «боли в груди» обычно подразумевают немедленный отклик – особенно если при этих словах вы прижимаете к груди стиснутый кулак.

Дело не в том, что боль в груди непременно означает сердечный приступ – как правило, нет. Просто большинство пациентов с сердечным приступом обычно жалуются на боли в груди. С учетом того, сколько людей к нам обращается, если мы не будем быстро реагировать на каждый случай таких жалоб, кто-нибудь однажды непременно умрет в зале ожидания.

Этого пациента мы осмотрели бы безотлагательно в любом случае: его привезла скорая. (Не все люди, приезжающие на скорой, серьезно больны. Но большинство из них вполне оправданно проходят первичный осмотр в приоритетном порядке и попадают к врачу в первую очередь.) Он прибыл с трубкой под носом, через которую подается кислород. Его тут же поместили в бокс, где за дело взялись три медсестры: одна поставила ему катетер для внутривенных вливаний и взяла образцы крови, вторая расстегнула рубашку и закрепила датчики ЭКГ на груди и на конечностях, а третья принесла бумажный стаканчик с жевательным аспирином. Все это заняло не больше двух минут.

Когда я вошел, пациент, казалось, не испытывал никакого дискомфорта. В справке из скорой было написано, что это пожилой мужчина, с небольшим лишним весом, не курящий (с его слов), возраст семьдесят восемь лет (также с его слов.) По мне, все было верно.

О профессии спрашивать не приходилось: на мужчине была черная рубашка, брюки, ботинки и носки. Вокруг шеи – простой белый воротничок и золотая цепочка с маленьким распятием.

Я наклонился над кроватью, взял его руку в свои и пожал.

– Здравствуйте. Я Пол Сьюард, врач. Чем могу вам помочь?

В ответ мужчина спокойно улыбнулся.

– Я отец Аллен. Если честно, не знаю, что и сказать. Я собирался на ужин, но тут что-то заболело в груди.