серьезность, с которой большинство ко всему этому относилось. Вот маленький пример. Рядом с моим домом была очень большая лужа. Однажды поздно вечером, возвращаясь домой и поставленный перед необходимостью перейти ее, я подтянул штаны и пошел вброд. Дома выяснилось, что я потерял — почти наверняка, выронил из кармана при подтягивании штанов — паспорт и справку из первого отдела, подтверждавшую, что у меня есть допуск. Сама по себе справка не была секретным документом, но ее полагалось по окончании срока действия сдавать. Я в шоке и панике. Через три дня по почте пришло письмо — молодой человек, если Вам нужны ваши документы, позвоните по такому-то телефону. Я был в полном счастье… Между прочим, наше ВЭИ было раздолбайским местом, а вот в упомянутом выше НИИ «Исток» я однажды был свидетелем следующей сцены — сотрудник (то есть бывший сотрудник) стоял перед сотрудником Отдела режима и оправдывался уж не знаю за что, а тот бесцветным голосом произносил «Вы у нас больше не работаете». Три минуты жалкого блеяния. «Вы у нас больше не работаете». Еще три минуты жалкого блеяния…

Вы что, уважаемый читатель, как маленький, какой, к черту, профсоюз, какой, к черту суд, вы что, дурака валяете? При этом учтите, что Фрязино — не Москва, все предприятия — ящики, человека, выгнанного с одного, не взяли бы ни на какое другое, выход один — искать работу не по специальности и где-то в окрестностях или вообще уезжать в другой город.

К каждой статье, направлявшейся для публикации в научный журнал, должен был прилагаться акт, что в статье нет ничего секретного, ничего, запрещенного к публикации и т. д. Акт должны были подписывать член экспертной комиссии, начальник первого отдела, начальник патентного отдела, председатель экспертной комиссии и утверждал замдиректора. То есть посредством этих актов начальство не только контролировало все публикации сотрудников, но и разрешало-запрещало. Например, однажды, когда сотрудник Л.А. явился за подписью к большому начальнику В.П., оный начальник посмотрел на Л.А. и задумчиво произнес — а почему вы не публикуетесь со своими сотрудниками? Собственно, в переводе на русский язык было сказано — молодой человек, рекомендую вам приписывать к вашим статьям вашего непосредственного начальника Л.Л. Что Л.А. мог на это ответить? Что он делает физику, а его прямой начальник интеграл от е в степени икс без справочника не может взять? Былинный герой гордо сказал бы свое «нет», нормальный человек ответил бы «да», приличный человек ответил бы «да», но не стал бы делать. Л.А. был по молодости и глупости настолько ошарашен, что проблеял что-то невразумительное. Но акты он после этого ходил подписывать к другому начальнику — А.Ж (кстати, серьезному физику). Тот все понимал, ухмылялся и бурчал — за подпись по полтиннику, итого с вас, Леня, рупь пятьдесят.

У этого же Л.А. было приключение и с начальником патентного отдела Н.М. Ей взбрело в голову, что очередной обзор, написанный Л.А., должен быть опубликован с грифом «ДСП». Бедный Л.А. не мог ей сказать, что это вообще не ее дело, что за секретностью следит первый отдел. То есть сказать-то он мог, но лучше бы не стало. А хуже — наверняка. Поэтому многострадальный Л.А. дождался, пока Н.М. ушла в отпуск, и подписал у ее заместителя.

Прелестной традицией советского мира было опечатывание комнат перед праздниками. Имелось в виду, наверное, что именно на праздники империалистический обобщенный штирлиц злодейски проникнет. Неясно зачем, но злодейски, а печать своей магической силой остановит его.

В СССР лучшие силы науки и техники в течение 70 лет работали на войну. Почему так получилось, почему эта убийственная в прямом и всех переносных смыслах система была устойчива — очень интересный вопрос. Но как бы мне не хотелось им заняться, я вынужден с хрустом опустить мой редакторский сапог на горло моей авторской песни. ВЭИ по раздолбайской (в среднем) ментальности и низкой (в среднем) культуре производства на войну работать не мог.

Исключение — «второй отдел» под руководством «секретного академика» Архангельского, занимавшийся приборами ночного видения. Приборы эти были хуже американских аналогов, но секретность была лучше — мы про их приборы знали, а они, наверное, нет. Сам Архангельский был личностью примечательной — семито- и интеллигентоненавистник, хотя второе у него было немного слабее второго. Ибо в отделе было ноль пархатых, но один человек с высшим образованием имелся — особь женского пола, его заместитель (кроме него самого, но он шел вне программы).

Так что со строевой подготовкой у вэивцев было не очень, а присосаться к военным денежкам (и престижу) хотелось. Тем более, что в те времена денежки эти были — по советским меркам — немеряные. Не раз ВЭИ встревал в те или иные военные разработки, но кончалось это (разумеется, я говорю только о тех случаях, про которые знал) конфузом. Причем головы-то у нас были! Придумывать мы могли. На бумаге… Сделать — нет. Для того, чтобы сделать, нужна такая загадочная вещь — культура производства.

Но благодаря одной из этих безумных придумок я познакомился с тем, как работали действительно серьезные люди и понял — как жил бы советский народ, если бы «совьет руководство» не строило мир во всем мире. Причем не какой-нибудь мир, а именно наш: «мы наш, мы новый мир построим».

Однажды сотрудник Л.К., я и еще один товарищ из Отделения высоких напряжений отправились в Челябинск, на хорошо секретное предприятие. При входе мы читали бумагу, в которой рассказывалось, что именно мы должны говорить, если нас спросят, что делают за вон тем заборчиком. Делали что-то вполне невинное, но что отвечать на второй вопрос — если это такое невинное, то почему тако-о-ой заборчик? — не было. Наверное, составители бумаги полагали, что получив первый ответ, империалистический шпион злобно сплюнет ядовитой слюной на советскую землю и пойдет сдаваться.

Итак, прогуливаемся мы по коридору, подкатывается к нам улыбчивый мужичек, говорит «О, ребята, из Москвы? Скучаете, такого-то ждете? А я вас чаем напою, айда ко мне, я местный военпред, как вам наш город» и далее всякие ля-ля. Заводит к себе в кабинет, усаживает, оглаживает и вопрос — «А вы сколько изделий испытали?» Мы потупляем глаза и выдавливаем «три» (соврали не сильно). Мужик мгновенно и радикально скучнеет, улыбка пропадает, добродушный говорок — туда же, в урну. Тоскливо-разочарованно: «не, мне с вами говорит не о чем… вот когда тридцать будет…»

Сцена номер два. Организация с характерным неконкретным названием — НИИТП — НИИ Тепловых Процессов. Во