– Кажется, я приехал не вовремя?

У него на лице мелькает какое-то выражение, которое я не сразу понимаю.

– Нет, нет, вовсе нет, – говорит Осборн. – Просто… ну… сегодня такой день. – Он отступает в сторону, впуская меня в дом. – Вив в оранжерее. Ей нравится смотреть на сад.

Одна эта фраза должна была многое мне открыть, но я так накручен тем, что собираюсь сказать сам, что не слышу ее. Вот почему я оказываюсь совершенно не готов к тому, что вижу, когда прохожу следом за Осборном вглубь дома: Вивиан Осборн, страстная любительница прогулок по горам, бывшая управляющая крупного банка и деятельная предводительница девочек-скаутов, сидит у окна. Ноги у нее накрыты пледом, на коленях свернулась клубком спящая кошка, но она сидит в кресле-каталке. Я в изумлении застываю на пороге, затем лихорадочно стараюсь сделать вид, будто этого не было.

– Рассеянный склероз, – говорит Вивиан Осборн. Голос у нее слегка дрожит, но это по-прежнему та Вив, которую я помню. – Пришел внезапно, подлец.

– Извините… я не знал…

Она недовольно морщится.

– Ну, на самом деле мы не помещали известие об этом в «Оксфорд мейл». Если честно, дело дерьмовое, но мы кое-как справляемся. Ищем путь вперед.

Осборн ставит кружку с чаем на стол рядом с женой.

– Ничего, если ты немного побудешь здесь одна, пока я провожу Адама на кухню?

Вив машет рукой.

– Идите, говорите о делах. Я не полностью беспомощная. По крайней мере, пока.

Когда мы проходим на кухню, Осборн ставит чайник и поворачивается ко мне.

– Давно это?

– С тех пор как Вив поставили диагноз. Мы узнали, пока я еще работал. Вот почему я вышел на пенсию на шесть месяцев раньше срока.

Если честно, я тогда недоумевал, как и все мы. Все заметили перемену в Осборне, ближе к концу – какую-то усталость, ощущение того, что на самом деле ему больше ни до чего нет дела. Но мы полагали, что это работа. В конце концов доконавшая его.

– Мы справлялись неплохо – до тех пор, пока Вив не пришлось сесть в каталку. Это случилось прошлой осенью. С тех пор приходится непросто.

Я вспоминаю, в каком состоянии находится сад, и стараюсь не показывать, что, как я теперь вижу, кухню не помешало бы хорошенько вымыть, а у двери стоит переполненное ведро с мусором.

– Простите… если б я знал, то не побеспокоил бы вас.

Осборн качает головой.

– Не говори глупостей. Пусть жизнь стала более суровой, но она продолжается. И самой Вив меньше всего хочется, чтобы к ней относились как к инвалиду. Уж ты-то должен это понимать. – Он оборачивается к шкафчику и достает пакетики чая. – Так о чем ты хотел со мной поговорить?

Ну, вот мы и пришли. К точке невозврата.

– О Гэвине Пэрри.

Осборн наливает в кружки кипяток, размешивает, ставит чайник на плиту и только потом поворачивается ко мне лицом.

* * *

* * *

– Это обнаружил Алан Чаллоу. На обуви девушки.

Осборн улыбается.

– Как дела у нашего упрямого ворчуна?

– Ничего. Немного полысел, немного пополнел, но в остальном все такой же.

Он улыбается своим воспоминаниям. Но сразу же становится серьезным.

– Результаты анализа – нет никаких сомнений?

Я молча качаю головой.

Осборн выуживает пакетики чая и передает одну кружку мне. На поверхности плавают хлопья, словно молоко вот-вот свернется.

– Но это ведь не так уж и серьезно, правда? – говорит он.

Я чувствую, как у меня напрягается подбородок.

– Это может быть очень серьезно. Вы же понимаете, что цементная пыль играла крайне противоречивую роль. В фургоне Пэрри мы ее так и не нашли. Как и в сарае.

– Но ведь брат Пэрри был строителем, разве не так? Пэрри мог запросто позаимствовать у него машину, если своя была не на ходу.

Именно так мы и сказали в суде, и присяжные нам поверили, даже несмотря на то, что брат отчаянно все отрицал. Пэрри не переставал повторять, что цементная пыль доказывает его невиновность, и вот теперь кто-то другой нападает на молодых женщин, оставляя на своих жертвах такие же в точности следы…

Я собираюсь с духом.