хотел отвести взгляд, но не отвел.

Ее глаза были похожи на ночное небо в пустыне.

Казалось, внутри нее живет целый мир. И я об этом мире не знал ничего.

Шесть

Шевроле тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года. Вишнево-красный пикап с хромированными крыльями и колпаками на колесах. Покрышки на шинах – с белым ободом. Это была самая красивая машина на свете. И она была моей. Помню, как заглянул в папины темные глаза и прошептал:

– Спасибо.

Я чувствовал себя глупо, неловко, поэтому просто его обнял. Тупо. Но я правда был ужасно благодарен и хотел его обнять. Правда.

Настоящая машина. Настоящая машина для Ари.

Чего я не получил? Фотографий брата на стенах нашего дома.

Всего получить нельзя.

Посидев в машине, я заставил себя вновь присоединиться к празднику. Я ненавидел вечеринки, даже если их закатывали в мою честь. Мне хотелось просто укатить на своей машине и чтобы рядом сидел мой брат. И Данте. Брат и Данте. Такой вечеринки мне было бы достаточно.

Наверное, я и правда скучал по Данте, хоть и отчаянно старался о нем не думать. Проблема в том, что когда пытаешься о чем-то не думать, то начинаешь думать об этом еще больше.

Данте.

А еще я почему-то подумал об Илеане.

Семь

Каждый день я просыпался ни свет ни заря и, прихрамывая, отправлялся в гараж к своей машине. Потом выезжал из гаража. Вся Вселенная ждала, когда я открою ее для себя на своем пикапе. В кресле водителя мне казалось, что в мире нет ничего невозможного. Было странно испытывать такой оптимизм. Странно и приятно.

Сидеть в машине и слушать радио стало для меня своего рода молитвой.

Однажды утром мама сфотографировала меня за этим занятием.

– Так куда собираешься? – спросила она.

– В школу, – ответил я.

– Нет, я не о том. Когда сможешь водить, куда поедешь первым делом?

– В пустыню, – ответил я, решив не говорить ей о том, что поеду смотреть на звезды.

– Один?

– Ага.

Я знал, что она хочет спросить, подружился ли я с кем-нибудь в школе. Но она сдержалась. А потом вдруг посмотрела на мой гипс.

– Кто такая Илеана?

– Девчонка.

– Красивая?

– Слишком красивая для меня, мам.

– Глупый ты мальчик.

– Ага, глупый.

Той ночью мне приснился кошмар. Я ехал в своем пикапе, и рядом сидела Илеана. Я посмотрел на нее, улыбнулся и не заметил его – Данте, стоявшего посреди дороги. Я не смог остановиться. Не успел. И проснулся весь в поту.

Утром, когда я пил в пикапе кофе, из дома вышла мама. Она села на ступеньку крыльца и, заметив меня, похлопала рядом с собой. Я неуклюже выбрался из машины. Мама больше надо мной не суетилась.

Проковыляв к ней, я тоже опустился на крыльцо.

– На следующей неделе снимут гипс, – напомнила она.

Я улыбнулся.

– Ага.

– Потом начнется физиотерапия.

– А после – уроки вождения.

– Да, папа уже ждет не дождется.

– Вы бросили монетку, и ты проиграла?

Она рассмеялась.

– Будь с ним терпелив, ладно?

– Без проблем, мам.

Я чувствовал, что она хочет о чем-то поговорить, – я всегда это замечал.

– Скучаешь по Данте?

Я посмотрел на нее.

– Не знаю.

– Как так?

– Слушай, мам, ну просто Данте – он похож на тебя. В смысле, иногда он стоит у меня над душой.

Она ничего не ответила.

– Мне нравится быть одному, мам. Я знаю, ты этого не понимаешь, но это так.

Она кивнула, казалось, очень внимательно меня слушая.

– Ты сегодня кричал во сне, – сказала она. – Звал его.

– А. Просто сон был такой.

– Кошмар?

– Ага.

– Хочешь об этом поговорить?

– Не особо.

Она пихнула меня локтем в бок, мол, да ладно тебе, давай, поделись с мамой.

– Мам, а тебе снятся кошмары?

– Редко.

– В отличие от нас с папой.

– У вас с отцом внутри вечные войны.

– Может быть. Я ненавижу свои сны. – Я чувствовал, что мама напряженно слушает. Не упускает ни единого слова. Я ненавидел ее за это. И любил. – Я ехал в машине под дождем. И не заметил, что он стоит среди дороги. Я не мог остановиться. Просто не мог.

– Данте?

– Ага.

Она сжала мою ладонь.

– Мам, иногда мне хочется курить.

– Закуришь – отберу машину.

– Что ж, по крайней мере я знаю, что будет, если я нарушу правила.

– Считаешь меня злюкой?

– Считаю тебя строгой. Иногда даже слишком.

– Мне жаль.

– Не верю. – Я сжал костыли. – Но однажды мне придется нарушить некоторые твои правила, мам.

– Я знаю, – ответила она. – Только сделай так, чтобы я об этом не узнала, ладно?

– Обязательно, мам.

Мы сидели на крыльце и смеялись. Как когда-то сидели и смеялись с Данте.

– Мне жаль, что тебе снятся кошмары, Ари.

– Папа тоже слышал?

– Да.

– Простите.

– Что поделать, сны нельзя контролировать.

– Знаю. Я не хотел его давить.

– Ты и не давил. Это просто сон.

Я не сказал ей, что отвлекся. Что смотрел на девчонку, а не на дорогу, – и потому задавил Данте. Об этом я умолчал.

Восемь

Два письма от Данте разом. Я обнаружил их на кровати, когда вернулся из школы. Меня бесило, что мама знает об этих письмах. Глупо, конечно. Но почему? Потому что это личное – вот в чем дело. Никакой личной жизни.

Дорогой Ари!

Честно говоря, я успел уже влюбиться в Чикаго. Иногда я езжу на местном метро и придумываю истории об окружающих. Тут куда больше чернокожих, чем в Эль-Пасо, и мне это нравится. Еще тут много ирландцев и иммигрантов из Восточной Европы, ну и мексиканцы, конечно, тоже есть. Мексиканцы есть везде. Мы как воробьи. Знаешь, я так и не понял, мексиканец ли я. Кажется, нет. Кто я, Ари?

МНЕ НЕ РАЗРЕШАЮТ КАТАТЬСЯ НА МЕТРО ПО ВЕЧЕРАМ. ПОВТОРЯЮ: НЕ РАЗРЕШАЮТ.

Мама с папой боятся, что со мной случится что-нибудь плохое. Не пойму, они всегда такими были или стали после аварии. Я сказал папе: «Пап, в вагоне поезда машина меня точно не собьет». И хотя обычно папа спокойно ко всему относится, тут он был непреклонен: «Вечером – никакого метро».

Папе очень нравится его работа. У него одна пара в день, а в остальное время он готовит лекцию. Кажется, он пишет о какой-то поэме в духе модернизма или что-то такое. Почти уверен, что мы с мамой пойдем на его лекцию. Я, конечно, люблю папу, но вся эта академическая ерунда мне неинтересна. Слишком много анализирования.