наш путь, каждый смотрит на мир со своей, уникальной точки зрения.

Два техника помогли Али выбраться из трубы функциональной МРТ. Она раскраснелась от удовольствия, как в тот день, когда медсестры вручили ей новорожденного. Моя жена присоединилась к нам в аппаратной, немного пошатываясь. Карриер присвистнул.

– А ты знаешь толк в экстремальном вождении.

Али подошла и обняла меня за шею, как будто только мое тело могло удержать ее маленькое суденышко на плаву в открытом море. Мы добрались домой, все еще держась друг за друга, и расплатились с няней. Накормили нашего мальчика и попытались отвлечь его любимым лего «Звездные войны». Робин чувствовал: что-то случилось, и стал назойливым. Я воззвал к его разуму.

– Нам с твоей матерью нужно кое о чем позаботиться. Ты поиграй спокойненько, а потом мы пойдем смотреть на парусники.

Это сработало на достаточно долгий срок, чтобы мы с Али забаррикадировались в спальне. Она наполовину раздела меня, прежде чем я смог прошептать первые яростные слова.

– О чем ты думала там, в МРТ? Я хочу знать!

Она игнорировала все звуки, кроме моего пульса. Ее ухо было на уровне моей груди, а руки – внизу, повсюду.

– О, мой бедный малыш. В той мерзкой машине ты выглядел так, словно вот-вот заплачешь!

Затем Али возвысилась надо мной, прямая, настороженная и огромная. На пике наслаждения она тихонько вскрикнула, словно какое-то ночное существо. Я протянул руку, чтобы успокоить ее, и крик повторился. Через несколько секунд в дверь постучали.

– С вами все хорошо?

Моя жена, бдительная и экстатичная, не рассмеялась ценой немалых усилий.

– С нами все хорошо, милый! Лучше не бывает.

Ноябрьским утром в среду я шел через кампус к зданию Карриера. Идти было далеко, однако я не предупредил заранее о своем визите. Не стоило оставлять бумажный след. Мартин, похоже, удивился, увидев меня. Ближайшей его эмоцией на колесе Плутчика, вероятно, было опасение.

– Тео. Хм. Как дела? – Ему почти удалось изобразить интерес. Многолетнее изучение человеческих эмоций не прошло даром. – Мне так стыдно из-за того, что я пропустил поминальную службу Алиссы.

Я вяло пожал плечами. Два года прошло; древняя история.

– Честно? Я не знаю, кто там был, а кто нет. Я вообще почти ничего не помню.

– Чем могу помочь?

– У меня деликатный вопрос.

Он кивнул и повел меня по коридору к выходу из здания. Мы обосновались в кафетерии Медицинской школы, взяв по горячему напитку, хотя оба не хотели пить.

– Неловкая ситуация. Я знаю, что вы не клиницист, но мне больше некуда идти. Робин в беде. Начальная школа угрожает мне Департаментом социальных служб, если я не накачаю его наркотиками.

За время короткой паузы он вспомнил, о каком Робине идет речь.

– Ему поставили какой-нибудь диагноз?

– Пока два голоса за синдром Аспергера, один за ОКР и еще один – за СДВГ.

Профессор улыбнулся, горько и сочувственно.

– Вот поэтому я и бросил клиническую психиатрию.

– Половину третьеклассников в стране можно втиснуть в одну из этих категорий.

– В этом-то и проблема. – Он оглядел кафетерий, ища коллег, которые могли бы нас подслушать. – На что они хотят его подсадить?

– Я не уверен, что его директора это волнует, – главное, чтобы крупные фармацевтические компании получили свою долю.

– Знаете, у большинства стандартных лекарств дозировки совсем небольшие.

– Но ведь ему девять лет! – Я взял себя в руки и успокоился. – Его мозг все еще развивается.

Мартин вскинул руки.

– Он слишком юный для психоактивных веществ. Я бы не хотел экспериментировать на своем девятилетнем ребенке.

Профессор был умным человеком. Я понимал, почему он нравился моей жене. Он ждал, пока я расскажу все.

– Он бросил термос в лицо другу, – признался я в конце концов.

– Хм. Однажды я сломал приятелю нос. Но он это заслужил.

– Риталин мог бы что-то исправить?

– Мой отец предпочитал другой метод лечения – ремень. Это превратило меня в образцового взрослого, коего вы видите перед собой.

Я засмеялся, мне стало лучше. И как ему удалось такое провернуть?

– Просто чудо, что нам обоим удалось дожить до своих лет.

Друг моей жены, прищурившись, заглянул в прошлое, пытаясь вспомнить ее сына.

– Как бы вы оценили силу его гнева?

– Я не знаю, как ответить на такой вопрос.

– Ну, он же врезал тому мальчишке.

– Нельзя сказать, что все случилось только по его вине.

И вообще не бывает такого, чтобы вся вина лежала на одном человеке.

Просто руки его не послушались.

– Боитесь, что он причинит кому-нибудь вред? А вас он когда-нибудь атаковал?

– Нет. Никогда. Разумеется, нет.

Он знал, что я лгу.

– Я не врач. И даже врачи не смогут дать вам достоверное заключение без официальной консультации. Сами понимаете.

– Ни один врач не сможет поставить диагноз моему сыну лучше, чем я. Мне просто нужно какое-нибудь немедикаментозное лечение, которое успокоит его и сбросит директора школы с моей шеи.

Карриер встрепенулся, как в тот раз, когда смотрел на результаты сканирования мозга моей жены. Откинулся на пластиковую спинку стула.

– Если вы ищете немедикаментозную терапию, мы могли бы включить его в одно из наших исследований. Мы проверяем эффективность ДекНефа в качестве инструмента поведенческого вмешательства. Испытуемый в возрасте вашего сына мог бы стать ценным источником данных. Он даже заработает немного денег на карманные расходы.

И я скажу доктору Липман, что мой сын зачислен в программу модификации поведения в Висконсинском университете.

– Не будет проблем из-за того, что он такой юный?

– Это неинвазивный процесс. Мы научим его обращать внимание на собственные чувства и контролировать их – поведенческая терапия делает то же самое, только у нас мгновенный и зримый оценочный материал. Университетская комиссия по надзору одобряла проекты намного более рискованные, чем наш.

Мы вернулись в его кабинет. Деревья стояли голые, снежные кристаллы парили в воздухе. Запах предвещал, что конец года наступит раньше положенного. Мимо нас неторопливо прошли старшекурсники, все еще в шортах.

Карриер объяснил, как много изменилось с тех пор, как мы с Али вызвались стать объектами исследования. ДекНеф повзрослел. Исследуемые и контрольные когорты в университетах нашей страны и по всей Азии изучали клинический потенциал этой методики. ДекНеф демонстрировал многообещающие результаты в лечении хронического болевого синдрома и ОКР. Обратная связь через коннективность оказалась полезной в