перед своей женой. В нашем мире она занимала положенное место, даже не задумываясь о том, что оно собой представляет. Я надеялся, что она поймет, сидя за мониторами в аппаратной, чем охвачен мой мозг.

Первая часть эксперимента завершилась, я вышел из транса. Для калибровки программы техники опять показали мне картинки и попросили сосчитать в обратном порядке от десяти до одного. Затем снова бросили кости и дали мне вторую целевую эмоцию: горе.

Как только это слово прозвучало в наушниках, мой пульс участился. По правде говоря, я глубоко суеверен – только это чувство обитает не в моем разуме, который наука преобразила, а в конечностях. Я хорошо разбираюсь в древних эмоциях, а горе наверняка старше сознания как такового. Мое тело слишком чутко реагирует на худшие выдумки. Те несколько минут, на протяжении которых я любовался своей женой, вывернулись наизнанку. Я вернулся в ту необыкновенную ночь, но теперь она превратилась в сплошной катаклизм. Ушная инфекция Робина перешла в сепсис и привела к летальному исходу. Преступники-разведенцы схватили мою жену и пытали ее. От бессонницы и переутомления она съехала с обледенелой дороги и несколько часов пролежала в канаве.

В чем суть горя? В том, что твой мир утрачивает то, чем ты восхищаешься. Я думал об иррациональной чепухе, но она ощущалась так, словно на какой-то другой планете произошла на самом деле.

Когда я присоединился к Али и Карриеру в аппаратной, она вскочила и обняла меня.

– О, мой бедный малыш!

Мы поменялись местами. Я сел рядом с Карриером, Али забралась в трубу МРТ. Пока два техника проводили калибровку с картинками и музыкой, я поделился с Карриером сомнениями.

– Мне кажется, ваша методология не слишком хорошо поддается контролю. Не случится ли так, что результаты будут разниться в зависимости…

– …от того, насколько хорошо образец освоил метод Станиславского? – Лицо у профессора было веселое, но тон – снисходительный. Я его еле-еле выносил, и не только потому, что он так нравился Али.

– Вот именно. Не каждый способен испытывать эмоции по команде.

– Нам это не нужно. Мы рассматриваем конкретные области лимбической системы. Некоторые реакции образцов будут более верными, чем другие. Некоторые люди действительно испытают эмоции, в то время как другие будут только думать о них. Но ИИ может извлекать общие закономерности нейронной активности из результатов сотен опытов и создавать комплексную трехмерную карту, включающую общие характерные черты. Мы проверяем, достаточно ли различимы усредненные паттерны восьми основных эмоций, чтобы их могли распознать стажеры, которых учат воспроизводить эти эмоции.

– И? Как это выглядит?

Карриер наклонил голову и стал похож на одну из птиц, за которыми они с моей женой наблюдали.

– Опираясь на чистый случай и восемь вариантов, испытуемый правильно определяет целевую эмоцию в одном случае из восьми. Но после нескольких сеансов нейрофидбека стажеры могут верно назвать целевую эмоцию чуть более чем в половине случаев.

– Господи. Эмоциональная телепатия.

Карриер поднял брови.

– Можно и так сказать.

Я все еще был настроен скептически. Но если бы я был членом комитета по грантам, то выделил бы ему финансирование. Идея заслуживала изучения, каковы бы ни были ее результаты. Машина эмпатии: ее как будто позаимствовали из фантастического романа, одного из моей коллекции на две тысячи томов.

Находясь внутри сканера, в соседнем помещении, моя жена казалась еще миниатюрнее. Ей досталась «бдительность». Я бы даже не назвал бдительность эмоцией, не говоря уже об одной из восьми базовых. Но бдительность была для Алиссы тем же, чем литургия для средневековой монахини, поэтому я не удивился, когда через три минуты ее погружения в эту эмоцию Карриер наклонился к монитору.

– Ого. Какая мощь.

– Это мягко сказано.

Впрочем, он наверняка понимал, насколько все серьезно. Мы наблюдали, как меняется нейронная активность в мозгу Али: как будто кто-то рисовал картину пальцами. Возможно, она переживала ту же ночь, что и я. Но сгодились бы и десятки других. Я смотрел на экран и кое-чему учился. Али пела все основные мелодии жизни в полный голос, но «Бдительность» была ее государственным гимном. Ее бытие как таковое представляло собой вариации на одну тему: делай все, что в твоих силах, причем делай прямо сейчас, потому что там, куда ты в итоге попадешь, заняться будет нечем.

Узоры плясали в мозгу Али. Техник велел ей глубоко дышать и расслабиться.

– Расслабиться? – донесся ее голос из трубы. – Да я только разогреваюсь!

Затем они дали ей новую эмоцию – экстаз.

– Погодите, – сказал я Карриеру. – Мне вы дали горе, а ей – экстаз?

Профессор ухмыльнулся. Я ощутил его неоспоримое обаяние.

– Проверим наш генератор случайных чисел.

Бдительность и экстаз находятся рядом друг с другом на колесе эмоций Плутчика. Бдительность по направлению обода колеса переходит в ожидание и интерес. Экстаз – в радость и безмятежность. Между радостью и ожиданием втиснут клинышек оптимизма. Целыми днями отделяя перспективные дела от безнадежных, Али рано или поздно срывалась. Помню, как-то раз она плакала из-за снятого тайком видео с откормочной площадки в Айове. Однажды швырнула отчет ООН об уничтожении среды обитания через всю комнату и крикнула, что человечеству пора катиться в ад. И все-таки каждую клеточку тела моей жены пропитывал оптимизм. Ее душа стремилась к экстазу, как железные опилки стремятся по местам в магнитном поле.

Я сидел в аппаратной рядом с мужчиной, который, несомненно, желал мою Али, и смотрел, как в ее мозге вырисовывается паттерн блаженства. Карриер не сводил глаз с узора, который делался все сложнее.

– Она безупречна!

Я понятия не имел, на что он смотрит, но видел, насколько этот поток информации отличался от ее паттернов, полученных несколько минут назад.

Я знал свою жену лучше кого бы то ни было. Но понятия не имел, какие воспоминания Али использовала для достижения поставленной цели. Относились ли они ко мне? А может, средоточием радости был ее сын? Или что-то другое вызвало у нее сильнейшее наслаждение? Я так страстно желал узнать, что́ послужило источником развернувшихся на мониторе цветных узоров, что оказался во власти девятой основной эмоции, которой нет на колесе Плутчика.

Карриер изучал диэнцефалон Али. Профессор участвовал в долгом, поразительном исследовании, которое продолжится до тех пор, пока общество верит в науку. Но даже если кому-то из его собратьев в конце концов удастся отпереть запертую комнату и войти в голову другого человека, мы все равно никогда не узнаем, каково это – жить там, внутри. Куда бы ни лежал