от сильнейшего возбуждения.

– Запишем часть книг на тебя, часть – на меня.

Робби сел в проходе, принялся выбирать. Открыв один из больших томов, он застонал.

– Что там?

– Служба охраны рыбных ресурсов и дикой природы Соединенных Штатов, – зачитал он машинным голосом, – относит более двух тысяч североамериканских видов к категориям «Уязвимые» и «Вымирающие».

– Спокойно, дружище. Движемся шаг за шагом. По одному рисунку зараз.

Он опрокинул башню из книг, уронил голову на руки.

– Эй, Робби. – Я чуть не сказал: «Повзрослей». Но это было последнее, чего бы я ему пожелал. – Как бы поступила твоя мама?

Это заставило его снова выпрямить спину.

– Давай заберем эти книги и купим кое-какие принадлежности.

Продавщица в магазине для художников влюбилась в Робина. Она сама недавно отучилась на факультете искусств. Она повела моего сына по магазину. Он угодил в рай. Они изучали пастель, цветные карандаши и маленькие тюбики яркого акрила.

– Что ты хочешь нарисовать? – Она выслушала рассказ Робина о его плане. – Это так прекрасно. Ты потрясающий мальчик.

Девушка не верила, что проект продержится хоть сутки.

Робби очень понравились акварельные брашпены. Он попробовал ими рисовать и приятно удивил продавщицу.

– Хороший набор для начинающих. Сорок восемь цветов. Наверное, тебе хватит.

– А почему вон тот намного дороже?

– Он для профи.

Он схватил набор для начинающих, пряча от меня глаза. Я вмешался и повысил его в статусе. С точки зрения инвестиций вложение было очень выгодным. Мы также купили рапидографы, пачку дешевой бумаги для упражнений и несколько листов хорошей – для готовых работ. Продавщица пожелала моему сыну удачи, и он обнял ее у выхода. Робин обычно не обнимал незнакомцев.

Он рисовал весь день. Мой вспыльчивый, неуправляемый сын часами стоял, опершись коленями на сиденье деревянного складного стула, копируя примеры из самоучителей по рисованию, почти уткнувшись носом в бумагу. Иногда он разочарованно фыркал, как мультяшный бык в одной из его любимых детских книжек с картинками. Сминал неудачные образцы, но скорее напоказ, чем с подлинным раздражением. Однажды швырнул карандаш в стену, а потом сам себя отругал.

Я уговаривал его сделать перерыв, поиграть в пинг-понг или прогуляться по окрестностям. Он отказался сходить с пути.

– С какого создания мне начать, папа?

«Создание» – любимое словечко его матери. Она так называла даже моих экстремофилов. Я сказал Робину, что внимание публики проще всего завоевать с помощью харизматичной мегафауны.

– Нет. Мне нужны те, кто в худшем положении. Те, кто больше всех нуждается в помощи.

– Не торопись, Робби. До первого фермерского рынка еще несколько месяцев.

– Амфибии в беде. Я начну с какой-нибудь амфибии.

После долгих мучений он остановился на Lithobates sevosus, темной гоферовой лягушке. Это странное, скрытное существо растопыривало перепончатые пальцы перед мордочкой, чтобы защитить глаза от какой-нибудь угрозы. От испуга лягушка раздувалась, из желез на ее спине сочилось горькое молоко. Разработка заболоченных территорий сократила зону ее обитания до трех небольших прудов в штате Миссисипи.

Робин с сомнением разглядывал свой рисунок.

– Как думаешь, людям понравится?

Его творение было затейливым по форме и цвету. На фотографии лягушки я видел лишь серо-черные бугорки, а Робин – неистовые завихрения, для которых потребовалась половина радужного великолепия его сундука с художественными принадлежностями. Разница между серым оригиналом и сюрреалистической копией не беспокоила сына. Призрак моей жены тоже ничуть не встревожился.

Закончив, Робби поднес картину к окну в гостиной, к свету, чтобы я мог рассмотреть. Перспектива была искаженной, текстура шкуры аляповатой, контуры примитивными, а цвета потусторонними. И все-таки это был шедевр – портрет бородавчатого создания, чью кончину оплакивали бы немногие.

– Как думаешь, кто-нибудь купит? Ради благой цели.

– Здорово получилось, Робби.

– Может быть, где-то есть планета, где обитают самые красивые во Вселенной амфибии…

Затем Робин перестал сурово хмуриться: работа была готова. Он спрятал ее в папку, где хранил другие свои рисунки, и вернулся к самоучителям. Он не был так счастлив с той ночи, когда мы разбили лагерь под звездами.

В понедельник утром Робин вылез из постели, оделся, съел миску горячей каши и почистил зубы – все как обычно. Но за пять минут до того, как должен был прийти автобус, он заявил:

– Сегодня никакой школы, папа.

– О чем ты? Конечно, будет школа. Собирайся быстрее!

– Я о том, что в школу не пойду. – Робин махнул в сторону обеденного стола. Вчера я позволил ему не сворачивать художественную студию. – Слишком много работы.

– Не глупи. Рисовать будешь после обеда и вечером. Ты опоздаешь на автобус.

– Сегодня никакого автобуса, папа. Я занят.

Я поспешно воззвал к здравому смыслу.

– Робби, послушай… У меня уже проблемы в твоей школе. Доктор Липман сказала, что в этом году я слишком часто забирал тебя с занятий.

– А как насчет тех дней, когда она сама меня выгоняла?

– Я обсуждал это с ней. Она угрожала мне плохими вещами, если мы не будем действовать сообща.

– Например?

– Эй. Не выделывайся. Без шуток. Поговорим об этом сегодня вечером.

– Я никуда не пойду, папа.

После смерти Али я лишь однажды угрожал применить силу – и он в тот раз прокусил мне запястье до крови. Я посмотрел на часы. Про автобус можно было забыть. Я положил руку ему на плечо. Он оттолкнул ее.

– Они назначили тебе испытательный срок из-за того, что случилось