– Как она умерла? – спросила Ханна, заглянув ему в глаза.

Они были не просто темными, они были пустыми, как будто из них ушла жизнь.

– Порезала себе вены. Бродила по дворцу и мазала стены своей кровью, пока не обессилела и не упала. Хайдар нашел ее по кровавому следу.

Ханна зажала рот дрожащими руками. Прошло несколько минут, прежде чем она смогла заставить себя заговорить.

– О, Кулал, – прошептала она. – Мне так жаль.

– Конечно, тебе жаль, – холодно отрезал он. – Нам всем было жаль. Отец чуть с ума не сошел от чувства вины. А брата это сломало. Поэтому он покинул Заристан, как только ему исполнилось восемнадцать. Поэтому отказался от трона, и я был вынужден занять его место, хотя я младше и никогда не мечтал о короне. Поэтому он не приезжал сюда уже почти семнадцать лет, даже на нашу свадьбу. Поэтому информация о смерти моей матери «довольно неоднозначная», как ты выразилась. Не знаю как, но отец сумел скрыть это от прессы, он вообще жестко ее контролировал. Теперь ты понимаешь, Ханна?

Она поспешно закивала.

– Да, – сказала она, стараясь унять дрожь в голосе.

– Поэтому я не хочу ничего слышать о любви. Для меня это слово – синоним эгоизма. Слово, которое противоречит само себе, поэтому люди так часто используют его для оправдания своих самых отвратительных поступков. Теперь, если ты в состоянии принять это, возможно, мы сможем… продолжать жить, как жили. Если ты сможешь смириться с тем, что у нас никогда не будет никакой любви, я обещаю тебе, что сделаю все, чтобы наш брак был счастливым.

– А если я не смогу?

Он встретился с ней взглядом, и его лицо опять стало замкнутым и суровым.

– Тогда у нас проблемы.

Ханна думала, что – да, у них проблемы. Большие проблемы. Когда она услышала эту ужасную историю, ей захотелось обнять мужа, провести пальцами по его волосам, утешить его. Но Кулалу это не было нужно. Он не хотел близости, кроме секса. И вдруг Ханна поняла, что он был прав: теперь, после ее признания, все изменилось. Теперь она будет опасаться каждого своего шага. Даже в постели она будет бояться собственной страсти и нежности, потому что Кулал может принять их за любовь. А любовь граничит с манией, пример матери убедил его в этом. Что же ей теперь делать? Как она сможет жить рядом с ним в постоянном страхе, что он неверно истолкует самый невинный ее жест?

Сможет ли она это перенести?

Отвернувшись от него, она подошла к окну и раздвинула шторы, пуская в комнату солнечный свет. Окна их спальни выходили на розарий, где весело журчал небольшой фонтан, в брызгах которого переливалась радуга. Но сейчас непритязательная красота сада наполняла ее сердце радостью. Она так любила сидеть там с книгой! Теперь этого уже не будет, теперь уже ничего не будет по-прежнему. Сколько часов она провела там, думая о своем муже, мечтая и надеясь, что сумеет достучаться до его сердца и завоевать его любовь. Но теперь у нее отняли даже мечты.

– Я не знаю… – сказала она тихо, поворачиваясь к нему, но не поднимая глаз. – Я не знаю, смогу ли я так жить.

– Это не ответ.

Она так мечтала об искренности и открытости в их отношениях, но и представить себе не могла, что откровенный разговор может быть настолько холодным.

Она посмотрела ему прямо в глаза и задала самый страшный вопрос, который мучил ее с самого начала:

– А если я решу, что не смогу, ты отдашь мне ребенка?

Кулал невидящим взглядом смотрел на полосы солнечного света, лежавшие на паркете. Если бы она задала этот вопрос всего несколько недель назад, его ответом было бы решительное «нет». Он сказал бы ей, что об этом не может быть и речи. Он использовал бы свое богатство и свою власть, чтобы выкинуть Ханну из жизни своего ребенка и воспитать его наследником Заристана. Но это было до того, как он узнал ее. До того, как он понял, что боль ее собственного прошлого не ожесточила ее, но научила сочувствию. Он знал, что Ханна будет хорошей матерью и отнимать у нее ребенка было бы жестоко.

Но какова альтернатива? Не может же она требовать, чтобы он позволил увезти их ребенка в Англию и забыть о его королевском происхождении!

– Я не знаю, – признался он. – Очевидно, наилучшим решением будет, если ты останешься здесь. Мы ценим и уважаем друг друга, и невозможно отрицать, что физически мы друг другу очень подходим. Это обеспечит нам вполне сносную жизнь.

Он не предлагал ей луну и звезды, но, по крайней мере, был честен – разве этого было недостаточно? Ханна облизнула губы. Она не знала. Если она не сможет этим довольствоваться, то будет очень несчастна. Как это отразится на ребенке? Мать Кулала тоже была несчастна и одинока в браке, и это разбило жизнь ее детей.

Как она может согласиться на условия мужа, если не уверена, что ей по силам их соблюдать? Она сказала, что любит его и ничего не требует взамен, но была ли она до конца честна в тот момент?

– Я не знаю, – простонала она в отчаянии. – Мне… мне нужно подумать.

– Как долго?

Ханна посмотрела ему в глаза и впервые за все время их знакомства почувствовала себя с ним на равных.

– Пока не решу, – твердо сказала она.

Кулал покачал головой.

– Так не пойдет, Ханна, – отрезал он. – Ты беременна. Мы вынуждены считаться со сроками.

– Ты дашь мне неделю?

– Да, но думать будешь здесь. В Англию я тебя не отпущу.

– Думаешь, что я не вернусь?

– А ты думаешь, я тебя не найду?

Самое удивительное было в том, что Ханна не хотела возвращаться в Лондон. У нее там никого не осталось, кроме упрямой сестренки, которая не давала о себе знать с самого дня свадьбы. Ей даже жить было негде. Там ее ждали только тягостные воспоминания.

– Я и не собиралась в Англию, – ответила она. – Я хочу тишины и покоя. Я бы пока пожила в вилле на берегу.

Кулал долго смотрел на нее, прежде чем ответить.

– Хорошо, – сказал он наконец.

Вроде бы Ханна добилась своего, по крайней мере на этом этапе, но в душе у нее были только пустота и отчаяние. Его слова звучали так холодно, а взгляд был таким отсутствующим, будто он уже простился с ней. Как будто он тоже делал выбор. Возможно, он решит, что ему вообще не нужна жена. Тогда ничто не помешает ему использовать свое могущество, чтобы забрать у нее ребенка и продолжать жить так, как жил до брака. Ханна закусила губу. Тогда получается, что, попросив неделю на раздумье, она только облегчила ему задачу. Но теперь уже было поздно что-то менять.

Море здесь было спокойным, а плеск волн умиротворяющим. Каждое утро Ханна первым делом открывала ставни, откидывала легкую занавеску и любовалась необыкновенным лазурным цветом воды, вдыхая свежий соленый воздух.

Она вела здесь очень уединенную жизнь. Все ее окружение состояло из трех телохранительниц, акушерки и врача. Шейх настаивал, чтобы она взяла с собой целый штат прислуги, но Ханна сказала, что не намерена устраивать там Версаль. Ей хотелось самой обычной жизни – без протокола и посторонних глаз.