– Какое это имеет отношение к вашей будущей пьесе, графиня?

Та словно бы затруднилась подходящим ответом. Наполнив второй стакан мараскиновым пуншем, она на добрую половину опустошила его, прежде чем заговорить.

– Это имеет самое прямое отношение к моей будущей пьесе, – отрезала она. – Отвечайте же.

И Фрэнсис ответил:

– Мисс Локвуд окажется здесь через неделю, если не раньше.

– Отлично. Если через неделю я буду жива и на воле, то есть в здравом рассудке, – не прерывайте, я знаю, о чем говорю, – у меня будет готов набросок, по которому можно увидеть, на что я способна. Еще раз спрашиваю вас: вы прочтете пьесу?

– Безусловно, прочту. Но я не понимаю, графиня…

Подняв руку, она призвала его к молчанию и допила второй стакан пунша.

– Я – живая загадка, – сказала она, – и вам хочется меня разгадать. Что ж, вот вам отгадка. Широко распространена глупая идея, что-де уроженцы теплых стран обладают богатым воображением. Это глубочайшее заблуждение. Таких прозаических людей, как в Италии, Испании, Греции и других южных странах, вы больше нигде не встретите. Мир фантазии и духа от рождения недоступен им. Редко-редко, однажды в несколько столетий, среди них рождается гений, и это исключение подтверждает правило. Так вот, я хоть и не гений, но на свой скромный лад тоже, думается мне, исключение. Мне перепала толика воображения, которым столь щедро одарены англичане и немцы в ущерб итальянцам, испанцам и прочим. Каков же результат? Мое воображение приняло болезненный характер. Меня томят предчувствия, превратившие грешную мою жизнь в один нескончаемый ужас. Но речь сейчас не о том, чтó они собой представляют, мои предчувствия. Достаточно того, что они совершенно подчинили меня себе. По собственному страшному произволу они гонят меня за моря и земли, они терзают меня даже сейчас! Отчего я им не противлюсь, вы спросите? Ха! Я противлюсь. Вот и сейчас с помощью доброго пунша пытаюсь противиться. Я пестовала в себе труднейшую добродетель: здравый смысл. Здравомыслие порой внушает мне, что я небезнадежна. Был случай, когда окружающую меня явь я посчитала бредовым измышлением, – я даже советовалась с английским врачом! И вообще трезвые сомнения регулярно посещают меня. Но что толку говорить сейчас об этом! Кончается это всегда теми же неотступными кошмарами. Через неделю я буду знать: судьба решает мое будущее или оно в моих руках? Если последнее, то я намерена загрузить свое изболевшее воображение работой, о чем я вам уже сказала. Вы понимаете меня хоть чуточку лучше? О деле мы договорились, и не выйти ли нам теперь, дорогой мистер Уэствик, из этой душной комнаты на свежий воздух?

Они встали. Про себя Фрэнсис заключил, что мараскиновый пунш – другой причины он не видел – развязал графине язык.

– Мы еще увидимся? – спросила она, протягивая ему на прощание руку. – О пьесе, я считаю, мы условились? Или вы мне по-прежнему не доверяете? Ответьте честно: вы полагаете, я не справлюсь?

Фрэнсис вспомнил вечернее происшествие в перенумерованной комнате.

– С моим пребыванием в Венеции все неопределенно, – замялся он. – Если вы еще что-то имеете сообщить об этой вашей театральной затее, то лучше сделать это сейчас. Вы остановились на каком-нибудь сюжете? Я лучше вас знаю английскую публику, и, если ваш сюжет не годится, я мог бы сберечь вам и время, и силы.

– Когда я пишу, мне неважно, о чем я пишу, – не задумываясь, заявила она. – Если у вас есть свой сюжет – милости просим. Я отвечаю за характеры и диалоги.

– Вы отвечаете за характеры и диалоги! – повторил Фрэнсис. – Смело сказано для начинающего автора. Интересно, поколеблется ли ваша самонадеянность, предложи я вам рискованный сюжет, какой только возможен на театральных подмостках? Не желаете ли, графиня, потягаться с Шекспиром и испытать себя в драме с призраком? При этом – доподлинный случай, события происходят в этом самом городе и прямо касаются нас с вами.

Схватив его за руку, она потянула его из-под людной колоннады на пустынную площадь.

– Говорите! – приказала она. – Здесь нас не слышат. Каким образом это касается меня?

Она нетерпеливо встряхнула его, ожидая признания. Он был в нерешительности. Пока его забавляла ее неискушенная вера в свои силы, он отчасти валял дурака. Теперь он видел непреклонную серьезность ее намерений, и ему было не до шуток. Ведь она знала все, чем жило старое палаццо до своего преображения в отель, и, вполне вероятно, предложит хоть какое-то объяснение случившемуся с его братом и сестрой, да и с ним тоже. А нет – так, может, проговорится о чем-то своем, личном, и опытный драматург с ее подсказки сделает пьесу. У него была одна забота в жизни: благополучие его театра. «Что, если сами „Корсиканские братья“[8] идут мне в руки? – подумал он. – Этакая новинка соберет мне десять тысяч фунтов, не меньше!»

С такими мыслями (а не будь он беззаветно предан своему делу – плохой он тогда антрепренер) Фрэнсис, не мучаясь больше сомнениями, рассказал, какие испытания выпали ему в этом окаянном отеле и что пережили его близкие. Он не утаил и про темную горничную миссис Норбери с ее суеверным ужасом.

– Грустная история, если задуматься, – заметил он. – Но есть драматическое зерно в самой идее, что призрак дает о себе знать близким родственникам, когда те по очереди оказываются в роковой комнате, и что кому-то одному выходец с того света объявится и поведает страшную тайну. Вот вам, графиня, и материал для пьесы – первоклассный материал!

Он умолк. Она не шевелилась и молчала. Наклонившись, он заглянул ей в лицо. Попытайся он специально привести ее в такое состояние, он и тогда бы настолько не преуспел. Перед ним стоял каменный истукан – как тогда перед Агнес, давшей наконец ясный ответ о Феррари. Пустой, остановившийся взгляд, помертвелое лицо. Фрэнсис взял ее за руку – холодную, как камни, на которых они стояли. Он спросил, не дурно ли ей.

Она была недвижна. С таким же успехом он мог толковать с мертвецом.

– Не достанет же у вас глупости, – сказал он, – принять всерьез, что я вам тут наплел!

Тут у нее дрогнули губы. Похоже, она что-то пыталась сказать ему.

– Громче, – попросил он. – Я не слышу.

Она с трудом приходила в чувство. Чуть прояснился тусклый стылый взгляд. Наконец он ее услышал.

– Нет, о том свете я не думала, – глухо, как во сне, выговорила она.

Мыслями она вернулась к памятному разговору с Агнес; она припомнила сорвавшееся признание, неотвратимость новой встречи. Ничего не ведавший Фрэнсис только растерянно взирал на нее. С отсутствующим видом смутно глядя на него, она глухим, ничего не выражающим голосом перебирала свои мысли.

– Я сказала, что в следующий раз нас сведет какой-нибудь пустячный случай. Но нет, не пустячный случай сведет нас. Предупредила, что могу оказаться тем человеком, кто расскажет ей, что сталось с Феррари, – если она вынудит меня к этому. А не другая ли это будет сила? Не он ли вынудит меня рассказать? И когда она увидит его, увижу ли я его тоже?