Перцев сдвинулся в ее сторону, приблизившись настолько близко, что она ощущала его сдавленное дыхание на своей щеке. И снова он смотрел на нее необъяснимо странно, и ей от этого было неловко. И еще неловко было за себя, разомлевшую вдруг от его прикосновений.

– Я ничего не подумала, – тряхнула головой Арина, пытаясь разогнать томление, накрывшее ее с головой. – И влюбляться я не собираюсь. Мне это не надо совсем. Пусти, Перцев! Что на тебя нашло-то? Чего уставился?!

Он со вздохом убрал свою руку, откинулся на спинку водительского кресла, насупленно помолчал, а потом…

– Дура, – говорит, – ты, Воробьева!

– Чего это я дура-то? Может, ты сам дурак, Перец!

Арина полезла из машины. Она не обиделась на него совсем. И дурой он назвал ее совершенно беззлобно, досадливо скорее. На что досадовал? Да на то, что она непонимающей прикидывалась. Что святую простоту разыграла как по нотам. Умная была бы, как вон Инка его бывшая, к примеру, прильнула бы к нему, обняла, поцеловала. Или хотя бы на взгляд его странно красноречивый ответила достойно.

Э-ээх…

Перцев выбрался из машины не сразу. Долго сидел, хмуря белесые брови и барабаня пальцами по рулю, косился на нее и не обращал внимания на ее зазывные махи руками. Ей уже и холодно сделалось, она подняла воротник куртки повыше, сунула руки в карманы, притоптывать начала, стильные короткие ботиночки ни черта не годились для сырой осенней погоды. Ногам в них было что босиком.

– Саш, ну вылезай уже, а, – взмолилась Арина, открыв его дверь и наклоняясь пониже. – Замерзла я, Саш!

И тут этот угрюмый мерзавец схватил вдруг ее за воротник двумя пальцами. Потянул на себя. И когда она, не ожидавшая нападения, не сумела удержаться и нырнула головой в машину, взял и поцеловал ее. В губы поцеловал, не в щеку и не в лоб по-отечески, как иногда случалось. А по-настоящему, по-мужски, властно впиваясь в ее рот языком.

– Господи! Ты с ума сошел, Перец!!! – взвизгнула она, отпрыгивая и закрывая рот тыльной стороной ладошки. – Что на тебя нашло-то, скажи!!!

Самодовольно скалясь, Перцев неторопливо выбрался из машины, запер ее. Снова поймал ее за воротник, подтащил к себе поближе и, прежде чем двинуться к подъезду с ней в обнимку, прошептал Арине на ухо:

– На меня давно нашло, Воробьева. Давно!

– Иди ты! – она принялась лупить руками воздух, пытаясь вырваться, но Сашка держал надежно.

– Не дергайся, Воробьева. Не выпущу… теперь…

Она сдалась и до самого подъезда, потом по подъезду и в лифте даже позволяла ему себя обнимать. И лишь когда они остановились перед железной дверью на восьмом этаже, запротестовала.

– Хорош, Перец, ерундой заниматься! – прошипела она, услыхав, как в замке с той стороны двери заворочался ключ. – Люди кругом!

– То, что там сейчас, – Сашка потыкал указательным пальцем в дверь, – не люди!

Но Арину выпустил, с пониманием ухмыльнувшись, и что-то еще прошептал вдогонку неразборчивое. Она скорее поняла, чем услышала, что именно он прошептал. И когда поняла, покраснела, как подросток.

– Дурак, – мяукнула она так же тихо, как и он.

И тут же запаниковала: как же они останутся сегодня ночью одни в доме? Если он на людях позволил себе такое, что станет делать, когда они запрут за собой дверь? И это его замечание едва различимое? С ним как быть? Он что сказал: хочу тебя, так?

О господи! Что делать сегодня? Как домой возвращаться? И податься некуда, и его никуда не сплавить, одной страшно. Что, может…

Додумать не успела. Дверь распахнулась. На пороге стоял тот самый мужчина, с которым она видела Аллу на пляже, Арина его узнала без особого труда. Теперь на нем был домашний трикотажный костюм в мелкую клетку, тапки тоже клетчатые. Крепкую шею опоясывали две золотые цепи, на запястье тоже браслет из золота с медальоном в виде полумесяца. В глубоком вырезе домашней кофты виднелись хорошо тренированные грудные мышцы, отреагировавшие на их появление весьма странным образом – они напряглись так, что две золотые цепи в палец толщиной подпрыгнули.

– Че надо? – грубо процедил сквозь зубы мужчина и попятился, намереваясь дверь захлопнуть.

– Спокойно, Леонид Егорович. Спокойно, не нервничаем.

Перцев вовремя сунул ножищу в огромном ботинке между порогом и дверью, влез в карман за удостоверением, продемонстрировал его мгновенно помертвевшему хозяину. Потом вошел в квартиру сам и втащил за собой Арину за карман куртки.

– Есть вопросы, Леонид Егорович. – Перцев крутил головой, рассматривая картины на стенах в просторной прихожей. – Ишь ты! Красиво как! Мы войдем, Леонид Егорович?

– Уже вошли, – процедил тот сквозь зубы и понуро поплелся в комнату. – Задолбали, блин…

Комната была огромной, перестроенной из кухни и гостиной. Громадный полукруглый диван с яркими полосатыми подушками занимал половину комнаты, два кресла вдоль подоконника, красивый ковер на полу, в центре еще одна гора подушек и два больших кальяна. На стене напротив дивана большой плазменный телевизор. И крохотный уголок в том месте, где раньше располагалась кухня, для холодильника, раковины, газовой плиты и маленького круглого обеденного столика.

– Можем присесть? – спросил Перцев и направился к дивану, увлекая за собой Арину, от ее кармана он отцепился, но держал ее теперь за запястье.

– Можете. – Хозяин сел в кресло, спиной к окну.

Перцев сел, плотно прижавшись своим бедром к бедру Арины. Шарахаться от его вольностей в присутствии постороннего человека она остереглась. Они же тут с Сашей командой как бы, чего шарахаться.

– Итак, задаю вопросы я. Или вот Арина Степановна, а вы, Леонид Егорович, на них отвечаете. Идет?

– А у меня есть выбор? – криво ухмыльнулся мужчина, уставился на Арину. – Тоже, что ли, из ментов, барышня?

– Из них, любезный, из них самых, – покивал Перцев.

– И ксива есть? – оскалился Леонид Егорович.

– А те щас такую ксиву нарисую. – Перцев отчетливо скрипнул зубами. – Наших пока не было, чувствую, у тебя? Мы первые?

– Допустим, – осторожно кивнул хозяин. – А чего вам вот лично до меня?

– А ты не понимаешь? – хищно оскалился Сашка, ткнул Арину локтем в бок. – Он не понимает!

– А чего мне понимать?! Чего понимать?! – Леонид Егорович резво привстал с кресла. – Я чистый!

– В чем?

– Во всем! За мной никаких косяков.

– Никаких? – все больше напускал туману Перцев, загадочно ворочая глазищами. – Совсем, совсем никаких?!

Леонид Егорович окончательно и твердо встал на ноги, прошелся по ковру мягкой крадущейся походкой, остановился возле подушечной горки. Какое-то время безмолвно взирал на нее, а потом вдруг начал со злостью пинать яркий шелк, набитый пухом.