Это был милый ужин, почти семейный. Они ели картошку, салат, наперегонки хватали с тарелки семгу, роняли куски на стол, дурачились, толкались вилками, пытаясь выхватить друг у друга рыбные кусочки. Потом вместе мыли посуду, снова оставив без внимания посудомоечную машину. Очень нравилось стоять у раковины рядом и передавать друг другу мыльную мочалку. Звенеть бокалами, греметь тарелками, отряхивать от воды вилки, ножи, складывать все на расстеленное чистое полотенце. И целоваться, целоваться, каждую паузу заполнять поцелуями нравилось очень. Потом Сашка снова погнал ее к камину, а сам взялся варить кофе. Про кисель, который капризно требовал с Арины в начале вечера, он даже и не вспомнил.

– Прошу, милая леди. – Он упал на коленки возле нее, протягивая ей маленькую чашечку с крепким кофе. И предупредил тут же: – Сделал без молока.

– Почему? – Арина пригубила, поморщилась. – Господи, снова просто кофейная каша. Зачем такой крепкий? Ты что, хочешь, чтобы я неделю не спала?

– Неделю не надо. Но на сегодняшнюю ночь у меня на вас, миледи, грандиозные планы.

И он посмотрел на нее, как на добычу.

Уснула она ближе к утру. Сашка спал давно, нагло потеснив ее с середины кровати к левому краю. А она лежала, слушала ночь, слушала его легкое похрапывание и еле сдерживалась, чтобы не расплакаться.

Она была счастлива!

Просто, незатейливо, может, и незначительно, на чей-то взгляд, но она была счастлива. Оттого, что рядом с ней спал Сашка Перцев, не выпуская ее из рук и крепко прижимая к себе даже тогда, когда она пыталась высвободиться и перевернуться на другой бок. Оттого, что она не боится теперь ночных звуков и даже липкого густого тумана, которым может смениться вечернее ненастье. Оттого, что она его совсем-совсем не раздражает своей широкой пижамой, теплым халатом и мордастыми лохматыми тапками. Он сказал, что ему даже нравится, что она такая уютная, милая и домашняя. Это как огонь в очаге, сказал Сашка, утыкаясь подбородком в ее коленки. Это непременный атрибут любого семейного утра, добавил он еще. И у нее сладко екнуло в груди оттого, что он назвал их следующее утро семейным.

– Не смей меняться, Ирка, – в шутку приказал он ей и после всей их постельной возни, затянувшейся за полночь, начал натягивать на нее пижаму. – А то я ночью могу с тебя одеяло стянуть, и ты замерзнешь.

Она не замерзла, хотя Перцев, как и обещал, одеяло с нее сдернул через пару минут, как захрапел. Он прижимал ее к себе, плотно зарывшись в одеяло и попутно еще скатав валик из одеяла у себя за спиной. А и ладно, решила она, лишать его многолетней привычки она не станет.

И так было покойно, тихо в ее спальне, так хотелось сохранить это зыбкое ощущение надолго, а еще лучше навсегда, что щекотало в носу и горле и хотелось плакать.

Уснула как, не заметила. Проснулась от страшного грохота внизу. Оказывается, Перцев захотел приготовить ей омлет на завтрак. Полез за сковородкой и выдернул самую подходящую, на его взгляд, с самого низа. Понятно, что все остальные сверху посыпались на пол.

– Прости, Ир. – Босоногий Перцев стоял посреди кухни в одних трусах и смотрел на нее заспанными виноватыми глазами. – Хотел сюрприз, завтрак в постель, а разбудил только. Че, раз ты встала, может, сама, а?

– Милое семейное утро, – промурлыкала она, проходя мимо обескураженного Перцева, шлепнула его по заду. – Хорошо, ты еще ничего не придумал приготовить.

– Что, например? – Перцев шагал за ней след в след, дышал в затылок.

– Например, суп сварить.

И Арина распахнула боковую дверцу самого дальнего от плиты шкафа. Там высокой горкой были сложены большие кастрюли для варки варенья, холодца, грибов. Причем самая верхняя кастрюля с двойным дном и толстенной крышкой была чугунной. Зачем ей все это добро сдалось, она и сама затруднялась сказать. Варенья не варила, по грибы не ходила. Холодец делала лишь однажды, и то соседка попросила дочери на свадьбу. Может, теперь пригодится, когда они с Сашкой типа чего-то затеяли?

– А чего ты в них делаешь? – Перцев поспешил закрыть шкаф. – Тушенку, что ли, варишь?

– Да ничего, Саш. Просто купила, потому что понравились. Что-то на распродажах, как мимо пройти?

Арина быстро взбила яйца с молоком, солью и специями, вылила на сковороду. Пока омлет томился на медленном огне, она нарезала хлеба, колбасы и сыра. Накрыла на стол, подняла штору, выглянула в палисадник.

Хмуро, по-осеннему хмуро и неприветливо. Окно в оспинах дождя, деревья мокрые. В такую погоду, не будь Сашки рядом, она бы забралась с ногами на диван, вооружилась спицами и клубком яркой шерсти и начала бы по схеме осваивать какой-нибудь сложный рисунок. И пока бы корпела и злилась над хитросплетением петель и накидов, глядишь, и день бы начал угасать. Потом телевизор, компьютер, душ и постель. А, ну да, забыла совсем: были бы перерывы на обед и ужин. Одна тарелка, одна вилка, одна чашка на столе. И взгляд, уставленный либо в газету, либо за окно. И еще тоска. Глухая, противная, намертво липнувшая к душе, как ни пытайся ее соскрести. Она храбрилась, конечно, сопротивлялась. Как могла, убеждала себя, что вполне довольна и жизнью самой, и в одиночестве ей комфортно. Да вроде так оно и было, и удобно, и необременительно. Было, пока Сашка не влез в ее жизнь. И оказалось, что не выдерживает никакой критики ее одинокое существование.

Все же было плохо, все! Праздников не было, сплошные будни. Еще хуже даже, чем когда работала, не зная выходных. Там нет-нет да удавалось урвать кусочек праздничной суеты. Здесь, в ее большом удобном доме, суетиться было некому. Все было размеренно, чинно и ужасно тоскливо. И разговаривала сама с собой, и к зеркалу редко подходила, а сегодня, прежде чем вниз на шум сбежать, два раза успела в зеркало на себя посмотреть. И даже причесаться успела.

Пока накрывала на стол, Перцев умылся, побрился, нарядился в шоколадного цвета рубашку, бежевый джемпер и джинсы.

– Куда это ты так рано? – Она покосилась на подол своего халата. – А я еще не готова, Саш. Подождешь?

– Нет, Ир. Сегодня ты дома. – Он накрутил омлет на вилку и потащил в рот.

– Чего это я дома? – Арина обиженно надулась. – А ты куда? Такой… Такой нарядный?

Тут же вспомнила про одинокую подругу погибшей Аллы Софью. Не иначе решил ради общего дела обольщением размалеванной красотки заняться. Не иначе.

– Правильно думаешь, Воробьева, – и замолчал, одним глотком выпил кружку вчерашнего киселя, отказавшись от кофе. И пожаловался: – Вчера перепил этого бодрящего напитка, уснуть не мог.

– Ну, спал-то ты, допустим, как младенец, – возразила Арина, ковыряясь вилкой в омлете на своей тарелке. Аппетит пропал напрочь, только теперь не по причине одинокого утра. – Правда, всю ночь меня к себе прижимал.

– Вот! Вот это и значит, что я почти не спал. Охранял тебя. – Он вытер рот салфеткой, встал. Подошел, поцеловал ее в щеку и тут же направился к двери, предупредив: – Не провожай, не надо. Позавтракай, Ир, как человек.