– Думаю, нам всем следует сейчас же отправиться в паб! – заявляет Дэн.

Ага, еще одна любимая британская игра для тех, кто хочет уклониться от неловкой ситуации.

– Ты ни капли не изменился, – замечает Эмма.

Так мы и оказываемся в «Олд шип», где сегодня вечер жареной рыбы с картошкой, а это означает, что здесь все те же четверо завсегдатаев, только сегодня все они едят жареную рыбу с картошкой.

– А где Сид? – спрашиваю я, когда подхожу к стойке заказать напитки.

– Он никогда не приходит в вечера рыбы с картошкой, – говорит Морин, барменша. На костяшках пальцев левой руки у нее вытатуировано слово «LOVE»; одета она сегодня в черную футболку с нарисованным дельфином на груди. – Фред всегда берет к рыбе маринованное яйцо, а Сид, по всей видимости, не переносит его запаха. Не надо его винить.

Я угрюмо киваю, глядя на Фреда, который, сидя за стойкой рядом, откусывает от уксусного монстра, лежащего перед ним на тарелке, так что бар заполняет сернистый дух, от которого режет глаза. Когда я с напитками подхожу к нашему столу, Эмма с Дэном оживленно болтают, смеясь и обмениваясь шутливыми шлепками. В таком духе примерно и проходит весь вечер. Она рассказывает ему о своих приключениях в разных концах планеты, он потчует ее байками о вечеринках в бристольских клубах и музыкальных фестивалях. Я молча накачиваюсь пивом, время от времени издавая смешок в положенных, в моем представлении, местах, и чувствую себя чужим на этом празднике жизни. После нескольких пинт я поднимаюсь, чтобы выйти в туалет, а когда возвращаюсь, Дэн шутливо допрашивает Эмму.

– Нет, но с чего ты вдруг решила уехать? – наседает он на нее.

– Да, мне бы тоже хотелось это услышать, – подхватываю я, пытаясь изобразить такую же беспечность.

– Хороший вопрос! – говорит она. Потом от души прикладывается к своей кружке и театральным жестом утирает рот тыльной стороной ладони. – Мне необходимо было пространство! Дома я буквально задыхалась от клаустрофобии, а мои друзья вечно обращались со мной как… как с треснутой вазой. Да еще Алекс вечно страдал, а мама делала вид, будто совершенно ничего не произошло. И вообще, Дэн, ты был очень мил, но тебя было слишком много, да еще и твои фанатки вечно повсюду за тобой таскались, за Тимберлейком недоделанным. Я просто не могла воспринимать тебя серьезно. Э-э… извини.

Дэн со смехом пожимает плечами, но я замечаю в его настроении какую-то практически неуловимую перемену. Эмма тоже наблюдает за ним. Повисает долгое молчание, во время которого я успеваю высосать почти полпинты.

– Вот что я думаю, – подаю я голос в порыве хмельной бесшабашности. – До того как погиб Джордж, ты была младшенькой в семье, все тебя баловали. Ты была пупом земли. Но потом, после несчастного случая, диспозиция изменилась. Ты почувствовала себя потерянной. У Филипа Ларкина есть одно стихотворение про молодых матерей в парке. Там есть такая строчка: «Словно кто-то вытеснил их на обочину собственных жизней». Вот так примерно ты и чувствовала себя много лет, пока не уехала, – как будто тебя вытеснили на обочину твоей жизни горе и все такое прочее. Тебе казалось, что с тобой обошлись жестоко.

Я поднимаю стакан и приканчиваю последний глоток.

– Возможно, ты уехала потому, что хотела найти новое место, где можно было бы снова стать пупом земли.

Эмма издает горький смешок и поднимается.

– Да пошел ты, – бросает она.

И с этими словами моя младшая сестричка, которую я сто лет не видел, решительным шагом выходит из паба и с грохотом захлопывает за собой старую деревянную дверь.

Дэн смотрит на меня, но его лицо непроницаемо.

– Мы закрываемся! – кричит из-за барной стойки Морин. – И я надеюсь, что все остальные выметутся отсюда так же оперативно, как она!

Оказавшись на холоде, я слегка трезвею. Дэн получает от Эммы эсэмэску с сообщением, что она переночует у подруги.

– Какая муха тебя укусила? – спрашивает Дэн.

Пожимаю плечами, и остаток пути мы идем в одиночестве. Думаю о Джоди и о том, как она оказалась брошена на произвол судьбы, как некогда я, – как ей некуда было деваться. Когда мы с ней познакомились, она подавала блестящие надежды, собиралась получить степень магистра гуманитарных наук, а потом уйти из университета и стать куратором художественных выставок, но ее планам не суждено было сбыться. Через год после нашего знакомства мы на каникулах поехали по путевке в Испанию, и там однажды ночью по пьяни забыли о предохранении. Девять месяцев спустя на свет появился Сэм. Его появлению радовались, но оно было незапланированным. Чем бы ни пришлось пожертвовать мне, она потеряла больше.

– Черт, – произношу я наконец. – Я не слишком-то благородно вел себя по отношению к Джоди.

– К Джоди? – изумляется Дэн. – А как насчет Эммы?

– О, уж с кем с кем, а с ней все будет в полном порядке.

Когда мы возвращаемся в квартиру, я падаю на диван и вытаскиваю телефон. На миг колеблюсь в нерешительности, разрываясь между двумя именами в списке контактов, потом принимаю решение. Отправляю Джоди сообщение, что все-таки буду свободен в те самые выходные, если она хочет уехать. Убеждаю ее в том, что она должна это сделать. «Мы со всем отлично справимся, – пишу я, – мы с Сэмом отлично со всем справимся».

Понимаю, что пьян, ибо сам почти верю в это.

Наутро меня будят шумные сборы Дэна на работу. Усаживаюсь на матрасе и проверяю телефон. Джоди оставила мне сообщение: «Спасибо! Давши слово – держись». Вот черт, я все-таки это сделал. Тут раздается звонок в домофон. Дэн выходит в коридор и рассматривает нашего гостя на маленьком экранчике рядом с трубкой.

– Привет, Эмма, – тянет он насмешливо.

– Можно мне войти?

Тон у нее шутливый, но в нем проскальзывают осторожные нотки.

– Да не вопрос.

Поднимаюсь и плетусь в гостиную в тренировочных и старой футболке Дэна.

– Твоя сестрица сейчас придет.

– Я в курсе.

– Это моя квартира, так что веди себя прилично, придурок.

– Я в курсе.

Раздается стук в дверь, и Дэн открывает ее, впуская Эмму. Она появляется на пороге гостиной, и выражение ее лица немедленно возвращает меня во времена нашего детства, когда она подростком являлась домой под утро после какого-нибудь свидания и вечеринки, со смесью вызова и раскаяния на лице. Свой наряд она, по всей видимости, позаимствовала из гардероба подруги: на ней безразмерный мохеровый джемпер фиолетового цвета и джинсовая юбка-варенка.

– Господи, – изумляюсь я. – Ты где ночевала? В восьмидесятых?

Дэн бросает на меня испепеляющий взгляд, поэтому я продолжаю:

– Послушай, прости меня за то, что я наговорил. Я имею в виду, вчера вечером, а не сейчас про твою одежду. Не стоило этого говорить.

– Ладно, проехали. – Она щелкает языком. – Я не хочу ни с кем ссориться.