мишенью для нацистов. Это мое решение.

– Между прочим, я тоже еврей! – ворчит Гейб, поворачиваясь к бабушке. – Ты не думаешь…

– Она права, – просто отвечает бабушка.

– Да перестаньте вы…

– Милый, лучше послушай тетю. Отступи на шаг, постарайся понять, что у нас с тобой другой жизненный опыт. У тебя, у меня, у твоей тети Лорен – у всех нас фамилия Миллер, которую люди не ассоциируют напрямую с…

– …тем, что мы евреи. Да знаю я. Но слушай, я ведь тоже попаду под удар, – не соглашается Гейб. – Джейми – мой двоюродный брат, и я скажу об этом. Хочешь, чтобы в посте еще четче было прописано, что я еврей? Пожалуйста!

– Я хочу услышать мнение Джейми.

Мое мнение. Да нет у меня никакого мнения. Откуда? Моя фамилия еще ни разу не давала никому повода угрожать мне. Ни разу. Да, все сразу понимают, что я еврей. Стоит окружающим услышать мое имя, и они уже в курсе. Но никогда еще мне никто не угрожал.

Или… Вдруг опасность всегда поджидала меня, как лорд Волан-де-Морт, которого все опасались, хотя и не говорили об этом.

Все, кроме меня.

Хотя, возможно, какая-то часть меня знала об этом. Речь не о разумном осознании, нет, я вряд ли сумел бы оформить эту мысль в слова. Но некоторые статьи в сводке новостей всегда заставляют меня насторожиться. Как и Фифи, улыбающаяся мне с бампера Альфи. Это чувство не похоже на то, которое возникает, когда у тебя вдруг пол уходит из-под ног. Скорее кажется, будто кто-то его тянет в сторону, но не слишком сильно. Только ради того, чтобы напомнить: они могут это сделать. И это, конечно, ни в какое сравнение не идет с тем, что приходится переживать Майе. Уверен, у нее под ногами пола нет уже много лет. Как и у многих.

С другой стороны, что такое нарисованная болонка перед лицом поправки № 28?

– Давайте без этого обмена мнениями, – говорит мама, оборачиваясь к Гейбу. – Я его мать, и я сказала, что не позволю. Разговор закончен.

– Прости, что пытаюсь дать демократам повод начать все-таки серьезно относиться к внеочередным выборам, – ворчит Гейб, сверкая глазами то на маму, то на бабушку. – Если даже моей собственной семье все равно…

– Мне не все равно, – тихо возражаю я.

– И что с того? Ты даже голосовать не можешь.

Мне хочется закричать на него. Я ведь хожу по домам с агитацией. Подписываю открытки для избирателей. Хожу на все мероприятия, выполняю его поручения, просыпаюсь рано утром, чтобы пытаться переубедить расиста в клетчатом шарфе.

Мне не все равно. И я уже многое сделал.

В стомиллионный раз я жалею, что я не тот человек, который может просто выйти к микрофону. Который умеет усмирять слова и складывать их вместе. Жалею, что я не такой, как Россум. Тогда, может, Гейб бы ко мне прислушался. Я бы заставил его услышать. Всех бы заставил.

Но тут весь запал во мне гаснет. Я потираю лоб и смотрю на Гейба.

– Зато я могу знаки во дворах ставить.

– Это мило. – Он прямо расцветает. – Я найду тебе все что нужно к завтрашнему утру.

– Разве завтра не обещали пекло?

– Намажься солнцезащитным кремом, – советует Гейб. – Другого случая не представится. Ньютон свои плакаты уже по всему округу развесил. Нужно постоять за себя. Справишься?

– Я…

– Тебе же не все равно, кто победит?

– Конечно, но…

– Отлично. Я напишу Ханне и Элион, они приготовят знаки к 8:30 утра, и ты сможешь их забрать. И пока я не забыл, нужно быстро сфотографировать наклейку с Фифи на твоей машине.

– Прошу прощения? – вмешивается мама. – Мы договорились…

– Никаких имен. Мне просто нужен этот снимок. Вдруг получится позже найти для него правильную подачу. – Гейб расплывается в широкой улыбке. – Наверняка в ближайшее время это случится с кем-то еще.

Мама и бабушка обмениваются взглядами, и даже Бумер вздыхает.

Глава четырнадцатая. Майя

Я доедаю хлопья с апельсиновым соком. На улице еще темно.

Папа, наш мистер Ранняя Пташка, всегда старается сделать какой-нибудь необычный сухур, чтобы правильно начать новый день поста. Он просыпается на час раньше нас с мамой и варит кофе, взбивает омлет, жарит бекон из индейки и нарезает фрукты.

Но папы здесь нет. Так что мама просто обнимает кружку с подогретым в микроволновке чаем, передвигая по тарелке остатки вчерашнего ужина, а я разглядываю размокшие хлопья.

Когда-то меня раздражали папины утренние разговоры. Мне кажется, нужно законом запретить людям болтать до того, как взойдет солнце. Но сейчас, когда он уехал, я бы все на свете отдала за обсуждение планов на выходные в четыре часа утра.

– Ты правда идешь сегодня по домам с агитацией? Будний же день, – удивляется мама. – Я посмотрела в твой календарь сегодня утром и сначала подумала, что это ошибка.

– Мы собирались, но Гейб решил отправить нас вместо этого устанавливать знаки и развешивать плакаты.

– Ничего себе. Ты стараешься изо всех сил. – Мама на минуту умолкает. – Не нужно ли нам о чем-нибудь поговорить?

– О чем, например?

– Вы с Джейми… мне кажется, вы сблизились, разве нет?

Я поднимаю на нее глаза и встречаю многозначительный взгляд.

– Сблизились, ага. – Я закатываю глаза. – Не приблизилась ли я, случаем, к машине?

– Поговорим после внеочередных выборов, – обещает мама. – Кстати, у нас еще десять минут до окончания сухура, – добавляет она, покосившись на часы на духовке. – Уверена, что не хочешь чая? Я приготовила слишком много.

– Никакого кофеина. Я собираюсь лечь спать сразу после молитвы.

– Скучаю по таким дням. – Мама отпивает из чашки еще глоток. – Но если я начну день сейчас, то смогу раньше вернуться домой и вздремнуть.

– Ты ведь никогда так не делаешь.

– Это дело отнимает куда больше времени, чем я думала, – вздыхает она. – Но после суда станет спокойнее.

– Имам Джексон пока не объявил дату ида, но это будет воскресенье или понедельник. Ты же возьмешь отгул на понедельник, если что?

– Последнее время такая облачность, что они вряд ли увидят луну и начнут раньше. Ставлю на понедельник. Я в любом случае возьму отгул, но надеюсь, что праздник выпадет на воскресенье.

– Как мы вообще будем отмечать ид? Ну, без папы…

– Мы вместе поедем в мечеть на праздничную молитву, – говорит мама. – Тебя отвезет тот, у кого ты останешься накануне ночью, и на общем завтраке мы тоже будем вместе. Может быть, мы с тобой поедем на маникюр, а вы с папой поужинаете вместе?

– Рамадан скоро закончится… а что насчет вашей жизни порознь?

– Мы пытаемся разобраться.

– Но у вас был шанс сосредоточиться и все обдумать, да?

– Майя, это непросто.

– Но и не слишком сложно. – Я внимательно смотрю на маму. – Как вы можете вообще не ставить себе сроков?

– Потому что такие вещи нельзя упорядочить и организовать. – Она смотрит на меня в ответ. – Хотела бы я объяснить тебе, чего стоит ожидать. Но бывает так, что нужно прожить какой-то отрезок времени. Только так и можно понять, куда тебя это приведет.

– Что вообще случилось? – взрываюсь я. – Как вы могли все разрушить и не сказать мне почему?

– Милая, но тут нет никакого секрета. Ты же живешь с нами. Ты знаешь. Все эти ссоры…

– Мы и с тобой ссоримся постоянно. И что, теперь мы не семья больше?

– Все сложно. – Теперь мама смотрит в чашку. – Понимаю, ты хочешь узнать больше. Услышать объяснение. И я была бы рада дать тебе достойный ответ, но у меня его нет. Нам нужно время, чтобы подумать и во всем разобраться. Больше мне сказать нечего. Как только мы поймем, что нас ждет, ты сразу же узнаешь, договорились?

Нет. Не договорились. Но я слишком устала, чтобы продолжать спор.

Джейми забирает меня ровно в 11 утра. Когда я сажусь в машину, он улыбается, и приятно видеть, что он уже не так подавлен, как вчера.

– Хочешь потом пойти с агитацией по домам? – спрашиваю я.

– Давай сначала разберемся, сколько знаков нам предстоит установить, – отвечает Джейми, кивая назад.

Я оглядываюсь. Знаки занимают все сиденье, упираясь в крышу, даже машин позади не видно.

– И багажник тоже полон.

– Гейб…

– Ага.