Я уже говорил, что приехал сюда исключительно из-за понравившегося названия. При этом был готов к самому худшему: что очаровавшее меня имя окажется обманкой, за которой прячется, скажем, грязная шахта или унылая улочка с однообразными магазинами. Возле Трегони я свернул с центрального шоссе и углубился в лабиринт проселочных дорог и тропинок, порой таких узких, что машина на ходу задевала дверцами живые изгороди, которые плотной стеной стояли вдоль обочины. Зеленые ветки растений, казалось, хватали меня за руки и нашептывали: «Остановись, не езди дальше! Безумец, который надеется, что Сент-Энтони-ин-Роузленд оправдает свое сладостное название, рискует сильно разочароваться».

Однако я не послушался и продолжил путь. В конце концов я подъехал к улочке, которая выглядела темным туннелем, — это был самый странный туннель из всех, какие я видел. По бокам дорожки сплошной стеной рос кустарник; ветви соединялись поверху, образовывая живую арку. Плавно понижаясь, дорога уходила в глубь зеленого полумрака — все дальше и глубже, а затем круто забирала вверх и влево. Я уже наблюдал такой фокус в корнуолльских деревушках: там тоже тропинки резко изгибаются и совершенно неожиданно приводят на высокий утес, откуда открывается потрясающий вид на море (оно, оказывается, совсем рядом, бьется о каменистый берег) и вырастающую за морем череду холмов с аккуратно возделанными полями. Итак, я миновал неожиданный поворот и очутился в Сент-Энтони-ин-Роузленд.

А теперь, мой читатель, вспомните: случалось ли с вами такое, чтобы самые смелые надежды не обманулись; чтобы ваша мечта сбылась — вы получили то, о чем грезили, и объект ваших вожделении в полной мере оправдал ожидания? Если вам знакомо подобное счастье, то вы сможете понять, что я пережил, увидев Сент-Энтони.

Два десятка крошечных беленых домиков прятались за высокими цветущими изгородями. Во многих садиках торчали пресловутые корнуолльские ивы — деревья, которые вырастают на двенадцать футов в высоту и выбрасывают пучки листьев, по виду напоминающие зеленые штыки. В поле зрения не было ни почты, ни гостиницы, а ближайший магазин, как выяснилось позже, находился пятью милями дальше, в поселке под названием Герранс. Маленький Сент-Энтони-ин-Роузленд, казалось, навечно затерялся среди здешних холмов, но выглядел при этом абсолютно счастливым и довольным — так старая кошка, которую все оставили в покое, дремлет на солнышке и видит сладкие сны.

Я подождал некоторое время и убедился, что деревушка не подает признаков жизни. Белые домики, увитые плющом и шиповником, стояли с распахнутыми дверьми (будто хозяева вышли на минуточку), но вокруг не было видно ни единой души — ни мужчины, ни женщины, ни ребенка. Похоже, никто не слышал, как я подъехал. Во всяком случае деревня не отозвалась на это событие ни единым звуком. Я заглушил мотор, вышел из машины и огляделся. Поляну пересекала узкая тропинка, она убегала вниз, к заливу, притаившемуся меж суровых утесов. Там тоже никого не было. Волны с глухим шумом накатывали на прибрежные скалы, в небе носились чайки, издававшие пронзительные, тоскливые крики. Я простоял довольно долго, наблюдая за этой дикой и по-своему безмятежной картиной. Тем временем начало смеркаться. Наконец я стряхнул с себя странные чары этого места и задался весьма прагматичным вопросом: а где, собственно, я буду сегодня ночевать? Ведь, если верить карте, то, чтобы добраться до близлежащего Фалмута, сначала надо одолеть десять миль по тенистым аллеям, которые здесь заменяют дороги, затем воспользоваться паромной переправой и снова проделать десять миль на колесах. Я чувствовал себя уставшим. Хорошо бы заночевать в Сент-Энтони и заодно выяснить, что за люди тут живут. Каким наслаждением будет провести пару деньков в этой тишине вдали от цивилизации!

Я решительно направился к коттеджам и тут увидел ее.

Пожилая румяная женщина в ситцевом переднике стояла на пороге розового домика и смотрела на мою машину так, будто перед ней внезапно возникло привидение.

— Простите за беспокойство, — обратился я к ней, — не подскажете ли, где можно остановиться на ночь?

Весь садик утопал в цветах. Прямо посреди двора высился цветущий куст вероники, крыльцо было заставлено горшками с геранью, под окнами росли кентерберийские колокольчики, а вдоль дорожки тянулись «подушечки» камнеломки тенистой, которую в народе называют «Гордостью Лондона».

— Видите ли, сэр, — нерешительно произнесла женщина, — я бы с радостью предложила вам свободную комнату… Но дело в том, что у меня к ужину ничего не осталось кроме яиц и сливок. Понимаете, у нас тут нет магазинов, и всю провизию привозят из Герранса на машине…

Я поспешил заверить ее, что яйца и сливки — именно тот ужин, о котором я мечтал всю жизнь.

— Ну, тогда ладно… Проходите, взгляните на комнату. Если она вам подойдет, то машину можно будет поставить у мистера Трагонны в коровнике — это немного дальше по дороге.

Сельские спальни… Вот уж о чем стоило бы написать отдельно — это самое трогательное и целомудренное зрелище на земле. Над широкой белой кроватью начертано серебряными буквами: «Направь стопы мои по слову Твоему». Слева другая надпись: «Слово Твое дарует свет» и, наконец, справа можно прочитать: «Пребудь с Господом твоим каждый миг». Рядом с постелью на бамбуковом столике лежит непременная Библия; над изголовьем книжная полка, на ней с десяток томиков, среди которых — «Хижина дяди Тома», «Расплата матери», «Торные пути и кривые тропы», «Порок Оуэна» и тому подобная сентиментально-богословская литература.

Маленькая, белая, будто девичья спальня — в этой комнате вполне могла бы ночевать королева мая[23]. На противоположной стороне над рукомойником висит портрет девушки ангельской красоты с длинными, струящимися волосами. Когда на следующее утро я брился перед умывальником, меня поразил один факт: где бы я ни стоял, в каких бы ракурсах ни рассматривал портрет, мне никак не удавалось поймать взгляд девушки. Поразмыслив, я понял — это не живописный фокус, просто ее взор устремлен к более высоким материям. Картинка носила символическое название «Отречение» и была вырезана из «Рождественского приложения» за 1895 год. А рядом с кроватью висела еще одна картина в дубовой раме, воплощавшая прямо противоположный дух — я бы сказал, дух дьявольского искушения. На ней тоже была изображена девушка, но совсем другого типа. Красотка в турецком наряде стояла у зарешеченного окна гарема и с наигранной скромностью принимала любовное послание, которое ей протягивала рука невидимого мужчины — крайне подозрительная рука. Не слишком подходящее соседство для «Отречения».

— Не могли бы вы объяснить мне кое-что, — обратился я к хозяйке, стоя у окна. — Я обратил внимание, что вокруг никого не видно. Такое впечатление, будто вся деревня спит.

— Видите ли, сэр, у нас здесь совсем нет детей. Остались одни старики. Школа закрылась много лет назад. В результате, когда наши детишки подрастают, им приходится уезжать из Сент-Энтони и искать счастья в другом месте. Мой сын… он был на войне… и две мои девочки — они-то, слава богу, хорошо устроились. А некоторые дети вынуждены возвращаться на ферму после смерти родителей.