От мятного дыхания главврача его едва не вывернуло наизнанку, и он с шумом втянул воздух, борясь с тошнотой. Ему и без того уже было плохо, а сейчас он был уверен, что его вырвет.

– Эта комната не предназначена для пациента, который находится на специальной программе, для пациента с потенциалом, – ласково прошептал главврач, как будто добрые слова могли избавить Рики от парализующего ужаса этого момента. Дело было не в воспоминаниях, а в травме. Ему хотелось броситься на санитара и задушить его за то, что он насвистывает, устраняя следы самой настоящей пытки. – Тебе нечего здесь делать, Рики. Тебе незачем когда-либо еще оказываться в подобном помещении, и тебе незачем повторять судьбу Пэтти. Ты понимаешь?

Рики все еще не мог говорить. Как и двигаться. Его вены превратились в ледяные звенящие струны, по которым проносились воспоминания о том, как ему затыкали рот и пронзали его током.

В голосе главврача уже не было доброты.

– Мы поняли друг друга?

– Да, – услышал Рики собственный голос. А ничего больше он сказать не мог. Он не хотел для себя судьбы Пэтти. Он до сих пор слышал хруст погружающегося в ее глаз штыря. – Да.

Дверь закрылась, и он с рыданиями отшатнулся от нее. Когда же он перестанет чувствовать себя таким ничтожеством в присутствии других людей?

Санитар отвел Рики обратно в его комнату. Ему это не почудилось – в коридоре первого этажа и в самом деле стало темнее. Он поднял голову, не замедляя шагов, и заметил, что одна из ламп в потолочных светильниках погасла и никто не потрудился ее заменить. Трещины в фасаде расползались все шире.

Они миновали вестибюль, и Рики, стряхнув с себя страх и растерянность, начал прислушиваться к разговору на повышенных тонах. Уже знакомый ему мужчина кричал на медсестру из-за металлической зарешеченной двери.

Это был брат главврача, приходивший в клинику несколько дней назад, – обладатель такой же бледной кожи, острых скул и темных волос. На этот раз Рики обратил внимание на его поношенную одежду. Он что-то смутно припоминал относительно необходимости разделить поместье матери. Возможно, именно в этом крылась причина конфликта между братьями? Что, если деньги главврача достались ему не вполне честным путем?

– Что значит он меня не примет? Я его брат, черт возьми! И мы договорились, что я приду! Скажите ему, что я не уйду. Если потребуется, я буду ждать весь день и всю ночь!

Они повернули за угол, оставляя вестибюль позади, и Рики потерял спорящих из виду. Общая комната была закрыта, из нее не доносилось голосов, и Рики понял, что пациенты действительно сидят по своим комнатам. За провал праздничного вечера главврач наказал абсолютно всех.

Санитар нетерпеливо отпер комнату, равнодушно втолкнул туда Рики и запер дверь, так и не произнеся ни слова. Сестра Эш хотя бы напомнила ему, сколько осталось времени до ужина, или посоветовала попытаться отдохнуть. Скорее всего, санитар даже не знает, как его зовут.

Рики казалось, что его вернули в камеру смертников и теперь ему остается ждать, какую же участь уготовил ему главврач. Он крепко зажмурился и попытался собраться с духом, но у него ничего не вышло.

Тогда он открыл глаза и ахнул. Он находился не в своей крохотной белой комнате, а дома. У своего дома в Бостоне. Кафельный пол исчез, сменившись лужайкой, поросшей давно не стриженной травой. Сердце Рики взволнованно забилось. Этого не могло быть, но перед ним находился их строгий, возведенный в колониальном стиле особняк, и он медленно шел к нему по подъездной дорожке. Хотя все было не так, как он помнил. Вазоны под окнами, обычно полные цветов с ярко-красными бутонами, были перекошены. Лепестки осыпались, а обнаженные головки цветов поникли и засохли. Входная дверь была приотворена, и на лужайку плыла вступительная мелодия маминого любимого телевизионного шоу. Музыку заглушал треск, превращая мелодию и текст песни в случайный набор нот и слов.

Рики не терпелось войти. Это был его дом независимо от того, ладит он с живущей там семьей или нет, и даже если временами он ненавидел мать, в его сердце было место и для любви к ней, разве не так? Что, если бы он поговорил с ней в тот день, когда Бутч пришел домой пьяный? Что, если бы она его тогда выслушала?

Дверь медленно отворилась ровно настолько, чтобы впустить его внутрь. В кухне что-то подгорало, наполняя дом неприятным запахом жирной пищи. В расположенной справа гостиной раздался смех матери, и Рики пошел на этот звук. Она чистила ковер, но пылесос был выключен, а шнур она скрутила, как лассо.

– Мама? – позвал он, остановившись в дверях.

По телевизору шло ее любимое шоу, но при этом экран так сильно мигал, что невозможно было понять ничего из того, что там творится.

– Рики, милый, ты вернулся. Я так рада, что ты вернулся. К тому же как раз к обеду! Какой приятный сюрприз!

Она вздыхала и ежесекундно оборачивалась, чтобы взглянуть на прыгающее изображение на экране.

Одновременно она делала вид, что пылесосит, при этом ее голова была запрокинута назад, кожа казалась бледнее, чем обычно, широко открытые глаза не мигали, а на лице застыла широкая улыбка. Этот улыбающийся рот не шевелился, тем не менее из него продолжали вылетать слова.

– Мам, с тобой все в порядке?

– Да, милый, у меня все отлично, – ответила она, все так же не шевеля застывшими губами. – Почему бы тебе не подняться наверх и не позвать отца? Я уверена, он хочет поскорее сесть за стол.

Отец. Рики рванулся к лестнице. Она никогда не называла Бутча, его отчима, «отцом». Он всегда был Бутчем. Это означало, что наверху находится его настоящий отец. Он наконец-то вернулся. Рики всегда этого хотел, но никогда не решался признать, потому что это было распространенным стереотипом, и именно этого признания добивались от него все эти психи в Викторвуде. Когда он один-единственный раз произнес это вслух, мать отчаянно разрыдалась. Она напомнила ему, что его отец их бросил, что он поступил эгоистично, не оставшись и даже не попытавшись все наладить.

Но теперь отец вернулся. Он приведет дом в порядок. Он посадит в вазоны новые цветы и заставит мать встряхнуться, выведет ее из этого странного замороженного состояния. Пол наверху как будто поплыл под ногами, когда Рики на него ступил. Коридор накренился, как в ярмарочном лабиринте. Он оперся ладонью о стену, пытаясь удержаться на ногах, и начал пробираться вперед. Его босые ноги с чавканьем погружались в пропитанный какой-то жидкостью ковер. Что-то густое и красное пузырилось между пальцами, пачкая кожу.

В ванной работало радио. Это была единственная комната, из-под двери которой пробивался свет. Рики брел к ней, борясь с тошнотворной качкой коридора, пытавшегося швырнуть его на пол. Его мокрые ноги замерзли, голова была словно ватой набита, сознание путалось, и он даже не понимал, какая песня звучит по радио.