«Дэвид… Я знаю, что ты любишь своих друзей, но иногда нужно ставить свои потребности выше потребностей других. Ты в первую очередь должен позаботиться о себе». Это говорила мне женщина, вся жизнь которой противоречила этим словам, и это меня совершенно шокировало, но, поскольку она была самым мудрым человеком, которого я знал, я повесил трубку и решил следовать ее советам, несмотря ни на что.

Я сложил сумку, спальник и барабанную установку в картонную коробку и отправился в Сиэтл — город, в котором я был только однажды и в котором практически никого не знал, — оставив одну жизнь позади, чтобы начать другую. В душе была дыра. Ничего подобного я раньше не испытывал. Я скучал по дому. Я скучал по друзьям. Я скучал по семье. Теперь я действительно сам по себе и начинал все с нуля. Но я все еще был голоден. И, поскольку не привык сидеть сложа руки, я должен был двигаться дальше. В конце концов, я все еще свободен, и за каждым новым поворотом меня ждали приключения.

Я до сих пор проезжаю мимо этого старого дома, того тонущего корабля в Лорел Каньоне, почти каждый день, и с годами он медленно уходит под воду под собственным весом, со временем исчезая с поверхности. Но воспоминания и уроки, которые я извлек за тот период, еще не поблекли, и теперь я сам беру спасательную шлюпку всякий раз, когда мне нужно подвести итоги, вспоминая все свои шаги и планируя следующие.

ПОТОМУ ЧТО КАЖДЫЙ ДЕНЬ — ЭТО ВСЕ ЕЩЕ ЧИСТЫЙ ЛИСТ.

Это на всю жизнь

«Ты не будешь против, если мы прервемся? Я никогда раньше не делал тату в стиле трайбл[39]».

Поверьте, это не то, что хочешь услышать от человека, в руках которого игла, загоняющая черную краску под твою кожу со скоростью 1000 ударов в секунду, пока ты отчаянно пытаешься не орать от боли. Но капли пота на его лице и выпученные глаза явно не были хорошим знаком, поэтому после быстрого и болезненного промакивания бумажным полотенцем я встал из кресла и пошел перекурить на улицу. Замысловатый дизайн, который я придумал сам на основе классического логотипа Джона Бонэма из трех кругов, должен быть максимально графичным, с острыми прямыми линиями и ровными кругами, затейливо переплетающимися, образуя нечто вроде зловещего кельтского браслета на запястье. Задача непростая даже для опытного профессионала, а его усталость и фрустрация не внушали оптимизма. Но пути назад нет, надо довести дело до конца.

В КОНЦЕ КОНЦОВ, ЭТО НА ВСЮ ЖИЗНЬ.

Была осень 1990 года. Олимпия, штат Вашингтон. Я только что получил свою первую зарплату как участник группы Nirvana. 400 баксов — огромная сумма, таких денег я до этого никогда не видел. Этот столь необходимый в тот момент аванс исходил от нашей новой продюсерской компании Gold Mountain. Тогда за Nirvana охотились все известные звукозаписывающие компании, но мы с Куртом в прямом смысле голодали и жили в нищете. Наша квартира на 114 NE Пир-стрит по сути была задней частью полуразрушенного старого дома, построенного примерно в 1914 году, с одной спальней, одной ванной комнатой, небольшой гостиной и кухней размером с чулан для веников (по иронии судьбы она расположена прямо через дорогу от здания главного офиса государственной лотереи штата Вашингтон). В общем, это далеко не Версаль. Слово «грязно» даже примерно не отражает ту кровавую бойню, что творилась внутри. По сравнению с этим отель Chelsea можно считать Four Seasons. Это была ванная Уитни Хьюстон, перевернутая вверх тормашками. По квартире словно промчался ураган, оставив гору пепельниц и журналов. Большинство никогда не осмелилось бы и ступить ногой в этот ужас, но это наша скромная обитель, и мы называли ее домом. Курт занимал спальню, а я спал в спальном мешке на старом прожженном коричневом диване, явно коротковатом для моих шести футов роста[40]. Сбоку от дивана стоял старый стол, на котором Курт держал в вонючем террариуме домашнюю черепаху. Он был большим любителем животных и, что особенно интересно (возможно, Курт видел в этом метафору), испытывал особенно нежные чувства к черепахам, поскольку их панцири, защищающие их больше всего, на самом деле довольно чувствительны. «Как будто твой позвоночник находится вне твоего тела», — сказал он однажды. Но каким бы красивым и анатомически поэтичным ни было это чувство, мне на это было наплевать, поскольку эта чертова рептилия каждую ночь не давала мне спать, часами стуча головой по стеклу в попытке сбежать из нашего общего свинарника. Я не мог ее в этом винить. Я и сам часто чувствовал себя так же.

В то время я придумал схему выживать на корн-догах по акции «три за 99 центов» на заправке Ampm через дорогу. Хитрость заключалась в том, чтобы съесть один на завтрак (в полдень), а два оставить на поздний ужин после репетиции, на чем я держался до новых приступов голода, после чего был вынужден позорно тащиться обратно к огням круглосуточного магазина с очередным скомканным долларом в руке. (Я до сих пор содрогаюсь при виде сосиски в кляре, нанизанной на острую деревянную палочку.) Этого хватало, чтобы как-то набить желудок, но, к сожалению, никаких реальных питательных веществ мой двадцатиоднолетний организм не получал. Эта скудная диета вкупе с привычкой играть на барабанах пять вечеров в неделю, выжимая все из щуплого тельца, практически ничего от меня не оставила. Старая грязная одежда, которую я хранил в спортивной сумке на полу в углу гостиной, висела на мне мешком. Другим бы этого было достаточно, чтобы, поджав хвост, вернуться домой к вкусной маминой стряпне, но я был в 2786 милях от Спрингфилда. И я был свободен.

«Я хотел бы знать то, что знаю сейчас, когда был моложе», — пел Ронни Вуд в