Те несколько басистов, которые заменяли его в следующих турах, были отличными музыкантами, но, когда Скитер предложил вернуться, было трудно сказать «нет», даже несмотря на то, что мы волновались — вдруг он снова решит в один момент исчезнуть. В то время положение группы казалось довольно стабильным. Было ощущение, что дела шли в гору: мы только что записали новые песни, которые привлекли внимание нашего знакомого панк-рокера, со временем перекочевавшего в музыкальный бизнес и предложившего помочь нам найти место в более крупном лейбле. Он был другом друзей, пользовался большим уважением на панк-рок сцене как человек порядочный и предложил нам подписать контракт, который позволил бы ему продавать наши записи и таким образом найти для нас хорошие предложения. Мы подумали, это наш шанс. Может быть, билет, позволявший оказаться подальше от переулков с наркоманами и чесоточных сквотов, к которым мы с годами привыкли. Но, как бы заманчиво ни было подписать его прямо здесь и сейчас, мы решили подумать, прежде чем доверять свою жизнь совершенно незнакомому человеку.

И только в душный жаркий день в Спокане, несколько месяцев спустя, застряв на стоянке у Denny’s после отмены нескольких концертов по всей стране, мы сели в фургон, вытащили контракт и решили прочитать его, думая, что нам уже нечего терять. Потому что на тот момент реально терять было нечего. Казалось, что тиски сжимаются, и как бы мы ни старались, этого никогда не было достаточно. У нас не было юриста, и мы подписали этот контракт из чистого отчаяния. Эдакая безрассудная наивность. За которую я расплатился, когда год спустя этот «прекрасный порядочный панк-рокер» подал в суд на меня, двадцатиоднолетнего парня, за то, что я присоединился к Nirvana, фактически утверждая, что я принадлежу ему. Это, дамы и господа, мое знакомство с музыкальной индустрией.

Но, по крайней мере, впереди нас ждал Лос-Анджелес.

Лос-Анджелес всегда был главным событием каждого тура, не только из-за очевидных плюшек, которые сопровождали те несколько дней в раю с ароматом лака для волос, но и потому, что у нас там была семья: сестра Пита и Франца Сабрина. Сабрина — самая веселая, задорная и красивая девушка, которую только можно представить, и она променяла сонный пригород Вирджинии на гламур Лос-Анджелеса где-то в конце 80-х. Приезжая, мы останавливались у нее, и она показывала нам все, от ярких огней Бульвара Сансет до места своей работы — клуба Hollywood Tropicana.

Сабрина участвовала в боях в грязи.

Для тех, кто не знаком с этим довольно маргинальным видом спорта, — это когда борются в яме из «грязи», которая, возможно, и не настоящая грязь, а что-то среднее между спрей-серпантином и растительным маслом (не спрашивайте, мне никогда так и не довелось узнать). Хоть и не признанный Олимпийским комитетом (пока), спорт обычно представлен одной девушкой в бикини против пьяного бизнесмена, который потратил большую часть бюджета на развлечения на корпоративной карточке, чтобы его задницу надрала супермодель ростом пять футов одиннадцать дюймов[38] в неоновом купальнике. А эти девушки реально уделывали этих парней, которых уносили сжимающими свои разорванные гениталии и кричащими от боли под звуки ревущей со свирепостью римлян в Колизее толпы. Как бы трудно ни было для Пита и Франца видеть, как их младшая сестра заходит в скользкую, полную грязи яму с совершенно незнакомым человеком, мы все шли туда за бесплатными напитками и падали от смеха, когда одну за другой уносили жертв. А после этой беспощадной бойни мы возвращались в бунгало Лорел Каньон, которое Сабрина делила с несколькими девушками-участницами боев в грязи, и веселились всю ночь. И «тусовка не нашего уровня» — совсем не те слова, которые могут прийти на ум.

Лос-Анджелес восхищал меня почти так же сильно, как многовековая история Европы, но совсем по-другому. Все казалось таким… невероятным. И уж насколько Вашингтон можно считать непостоянным городом, с его резко меняющейся с каждой новой администрацией социальной динамикой, Лос-Анджелес, казалось, менялся каждую минуту. Словно на самой большой в мире автобусной остановке, люди толпами шли через вращающиеся двери безграничных возможностей и последующего краха, оставляя место для следующей волны посетителей, надеющихся, что именно они достигнут успеха. В нем была грусть, которую, казалось, маскировали излишествами и баловством, из-за чего похмелье на следующее утро только усиливалось. И нет ничего более отрезвляющего, чем просыпаться в спальном мешке на полу в доме участницы боев в грязи, молясь, чтобы член вашей группы вас не бросил. Снова.

В шесть вечера Скитер так и не объявился, так что нам пришлось позвонить и отменить концерт, назначенный на тот день. Реальность потихоньку начала нас захлестывать. Нет Скитера — нет концерта. Нет концерта — нет денег. Нет денег — нет еды. А нет тура — значит, мы не можем поехать домой, что ставило меня перед ужасающим сценарием, в котором я до конца своих дней сижу в депрессии в самом гламурном городе Америки, пытаясь каким-то образом выплыть. За все годы мы неоднократно откапывались из различных ям, но эта, казалось, была особенно глубокой.

Шли дни, и благодаря щедрости наших соседок, которые приходили домой каждую ночь после боев, вываливая содержимое кошельков в огромные стопки на ковре в гостиной, нам как-то удавалось выжить. Еды было мало, и вскоре наступил голод. Нашему роуди, канадцу Барри, высылали чеки социального страхования, чтобы помочь нам не умереть с голоду, но это продолжалось недолго. И по сей день я никогда не использую выражение «не стоит и банки фасоли», потому что помню, как однажды нашел банку фасоли на той кухне, и это реально спасло мне жизнь. Времена, безусловно, тяжелые, но, будучи подготовленным к любым испытаниям за годы в дороге, я изо всех сил старался мыслить позитивно. Хотя это нелегко.

В итоге я устроился укладывать плитку в кофейне в Коста-Меса, чтобы подзаработать, но со временем становилось все более и более очевидным, что домой в ближайшее время мы не поедем. Барри в конце концов вернулся в Канаду, осознавая тупиковость ситуации, что вполне понятно. Я был в отчаянии, и мне требовалось хотя бы ненадолго сбежать с нашего медленно тонущего корабля. Наше оборудование пылилось в гараже в подвале дома Сабрины, но примерно через неделю я заметил, что в этом маленьком гараже пылится еще кое-что: черный мотоцикл «Хонда Ребел 250» 1985 года выпуска. Словно игрушечная версия «Харлей-Дэвидсон», это была великолепная машина, пусть всего