За эти дни Гегель не раз пытался отделить одну часть воспоминаний от других. Молча все обдумывал и почти преуспел. Но всякий раз его братец открывал рот и говорил что-то вроде:

– Нет уж! Эта ведьма сношалась со своим зверолюдом, и часто сношалась. А потом ела детишек, которые от того народились. Вообрази, как эта стылая карга враскоряку…

Гегель согнулся пополам, и его стошнило так, что сфинктер свело судорогой. Манфрид отпрыгнул от потока блевотины и заливисто расхохотался. Гегель бросил на него злобный взгляд слезящихся глаз.

– Что, не пошла конина впрок?

– Это все твой грязный язык! Кому придет в голову воображать такое?

Гегель сплюнул, но не смог избавиться от воспоминания о ее вкусе.

– Да я же просто сказал.

– Не говори.

– Это что такое?

– А?

Гегель вытер рот и посмотрел туда же, куда глядел брат. Дорога изгибалась по склонам, так что лишь некоторые ее сегменты были видны с этого места длинной горной гряды. Но позади Гроссбартов, на предыдущей горе, по дороге двигалось что-то большое и черное. Двигалось быстро, но Гегель сумел разглядеть фургон и упряжку лошадей, которые шли уверенной рысью. Манфрид прищурился:

– Что-то я не…

– Это наши лошадки, вот что! – воскликнул Гегель и ударил брата своей широкополой шляпой.

– Да ну?

– Ну да!

– Зачем они поехали в горы посреди зимы?

– А мы сюда зачем пришли? За тем же! А теперь – за дело.

Гегель поспешил к ближайшему валуну у обочины дороги.

– Хорошо, что вовремя приметили, – добавил Манфрид и тоже принялся за работу.

Каждый взялся выламывать камень со своей стороны: Манфрид – топором, Гегель – киркой. Каждые несколько минут они останавливались и наваливались вместе, но камень не поддавался. Братьями овладело отчаяние, но чем глубже они закапывались, тем глубже в склон горы уходил проклятый валун.

– Слушай, – пропыхтел Гегель, – нужно то мертвое дерево сюда приволочь и клином вогнать под камень.

– Какое дерево?

– Ну, мертвое дерево наверху, на склоне, чуть позади на дороге. Если поспешим, дотащим его сюда, прежде чем… – Гегель вдруг замолк, увидев блеск в глазах Манфрида, и резко изменил свой план. – Или можно просто бросить ствол поперек дороги и не возиться с валуном.

Манфрид медленно кивнул, продолжая прожигать брата взглядом.

Только братья успели вернуться к упавшему дереву, взобраться наверх и скатить его по склону, послышался стук копыт. Гроссбарты уложили ствол поперек дороги и принялись ждать, а когда Гегель приметил фургон на повороте, оба нагнулись и сделали вид, будто старое сухое дерево неимоверно тяжелое и неподъемное. Фургон замедлил ход, а затем вовсе остановился. Двое мужчин спрыгнули с облучка позади повозки, обменялись несколькими словами с возницей и двинулись к Гроссбартам с арбалетами в руках. Увидев это, братья быстро извлекли собственные, уже взведенные арбалеты, спрятанные за стволом мертвого дерева.

– А ну, стой! – крикнул Гегель, когда мужчины подошли на расстояние выстрела.

– Почему это? – спросил тот из них, что был побольше.

– Увидели, что вы едете, и решили подсобить да убрать его с дороги! – заорал Манфрид.

– Почему арбалет? – спросил тот же незнакомец.

– А у вас арбалеты почему? – парировал Гегель.

– Что? – незнакомец приставил руку к уху.

– Подходите, – разрешил Манфрид, – мы вас тоже не слышим.

Путешественники с опаской приблизились к ухмыляющимся Гроссбартам. Когда они подошли настолько близко, что смогли разглядеть бородатые физиономии братьев, незнакомцы остановились. Возница крикнул что-то, но ни тот ни другой не обратили на его слова внимания.

– Что вы здесь делаете? – спросил первый незнакомец, который мог похвастаться тонкими усами, такими же черными, как и его волосы, а также шевелюра его спутника.

– То же, что и вы, – парировал Гегель.

– Тогда, – заявил Усатый, – убирайте это дерево и уйдите с пути. Мы поедем своей дорогой, а вы – своей.

– Ну уж нет, – возмутился Манфрид, – это нечестно.

– Почему? – спросил Усатый.

– Мы потеем, стараемся убрать этот ствол, а вы даже подвезти усталых путников не предлагаете? – поинтересовался Гегель.

Второй незнакомец сказал что-то Усатому на языке, которого братья не поняли. Усатый ответил на том же наречии, второй путник поднял арбалет и прицелился в Гегеля. Гроссбарты лениво поигрывали своими арбалетами, но каждый вдруг оказался нацелен на одного из путешественников.

– Отойдите, – приказал Усатый, – и мы его сами отодвинем, так что вам не придется потеть.

– Честь по чести, – ответил Гегель и тут же пожалел, что повторил выражение Николетты.

Братья отступили, и оба путешественника подошли ближе. Они задержались, оглядели бревно. Хоть оно и прогнило, но все равно убрать ствол так, не отложив оружие, они не могли. Все это время Гроссбарты приветливо им улыбались. Путешественники снова обменялись непонятными словами, злобно поглядывая на братьев.

– Ваша взяла, – сказал Усатый, который теперь сам заулыбался, – вы его убирайте, а мы вас подвезем.

– А что вам помешает нас пристрелить, как только мы отложим арбалеты? – спросил Манфрид.

– То же, что помешает вам, если мы так поступим, – огрызнулся Усатый.

– Праведная христианская добродетель? – уточнил Гегель, но опускать оружие и не думал.

– Да, – коротко ответил Усатый.

– Не лепится, – возразил Манфрид. – Мы – благочестивые пилигримы, на что указывают наши Пресвятые Девы. – Он потряс головой, так что образок запрыгал у него на груди. – А ваши доказательства где?

– Значит так, – сказал Усатый, – это не мой фургон, иначе мы вас с радостью подвезли бы. О, горе, он не мой. И нам платят за то, чтобы никто не влезал в фургон. Нам не платят за перетаскивание бревен. Значит так: это бревно должно отсюда убраться, вы оба тоже.

– Ну так убирай, – предложил Гегель.

Улыбка Усатого померкла, и он снова переговорил со своим соотечественником. Оба начали пятиться, удаляясь от Гроссбартов.

– Мы обсудим все с возницей, – сообщил Усатый.

– Давно пора! – заорал Гегель, присаживаясь на поваленное дерево.

– Нужно было пристрелить этих неверных, когда они начали врать, – проворчал Манфрид.

– А откуда ты знаешь, что они неверные?

– Видишь, какие у того усы? А другой явно чужеземец. Ну, и когда я потребовал от них подтверждения веры, они ничего не показали.

– Это ничего не значит. Опять ты все переусложнил, – вздохнул Гегель.