— Опять жареная молодая баранина, — разрезая мясо, заметил Никлас. — Но на сей раз она приготовлена так, как надо. С румяной корочкой, а на гарнир — рябиновое желе, не так ли?

— Совершенно верно. Это одно из фирменных блюд миссис Хауэлл.

Жареная картошка была горячей и хрустящей, спаржа — нежной, зажаренная в небольшом количестве жира форель легко отделялась от костей. Клер уже несколько месяцев не пробовала ничего вкуснее. Никлас ел с явным наслаждением.

Отведав всех блюд во второй раз, он с блаженным вздохом отодвинул тарелку.

— Клер, удвойте жалованье миссис Хауэлл. Девушка чуть не выронила вилку.

— Но вы же не знаете, сколько она получает!

— Сколько бы ни получала миссис Хауэлл, она заслуживает большего.

— Как вам будет угодно, милорд. — Клер улыбнулась. — Вчерашняя незадачливая кухарка, Глэдис, назначена главной горничной. Уборка и чистка удаются ей куда лучше, чем стряпня.

Он усмехнулся, налил себе еще вина и начал говорить о том, что успел сделать в Суонси. Когда он закончил. Клер рассказала обо всем, что было сделано за день в доме, а потом сообщила о спуске в шахту, запланированном на следующий день. Беседа получалась какой-то на удивление семейной, домашней.

В то время как Клер и Никлас обсуждали дальнейшие планы, слуги молча убрали тарелки и принесли горячий кофе. Клер удивилась, когда часы пробили десять. Почувствовав внезапную усталость, она встала.

— У меня был трудный день. Я иду спать. Он тихо произнес:

— Идите сюда.

Усталость у Клер моментально прошла, и она вся подобралась в настороженном ожидании. Помня о том, что произошло, девушка была почти уверена, что сегодня он не станет ее целовать.

Никлас отодвинулся от стола, однако не встал. Когда Клер подошла достаточно близко, он вдруг схватил се за руку и притянул к себе. Его лицо оказалось несколькими дюймами ниже ее лица, и Клер увидела, какие у него длинные, до смешного длинные ресницы. Он был неправдоподобно красив.

— Куда мне поцеловать вас сегодня?

Ее нога была прижата к его твердому бедру, и это смущало Клер. Призвав на помощь свой излюбленный учительский тон, она сказала:

— Полагаю, вопрос чисто риторический, поскольку вы уже наверняка все решили сами. Никлас улыбнулся:

— Еще нет.

Его взгляд остановился на ее шее, которую он целовал накануне, и Клер тотчас почувствовала, как участились удары ее сердца. Когда взгляд Никласа переместился выше, на ее рот, она невольно коснулась языком нижней губы. Наверняка сегодня он поцелует ее в губы.

Однако он снова удивил Клер. Взяв руку девушки, он сначала просто выдохнул в ее ладонь, лаская ее своим теплым дыханием, потом, дразня, коснулся середины ладони языком.

— Женское тело — это симфония, — прошептал Никлас, — и каждая его часть есть инструмент, который жаждет, чтобы на нем поиграли.

Ее пальцы сами собой дотронулись до его щеки. Смуглая гладкая кожа и чуть заметное покалывание пробивающейся из-под нее щетины — в этом чисто мужском контрасте было что-то ошеломляюще эротическое.

Его твердые губы продвинулись выше, и он взял в рот ее мизинец. Ее дыхание участилось, тело охватила слабость. Словно загипнотизированная, Клер опустилась и села на его колено. Она смутно сознавала, что ведет себя возмутительно, но воли у нее было сейчас не больше, чем у листка, трепещущего па ветру.

Его губы и язык двинулись вверх, по белой, тонкой коже внутренней части ее запястья. Едва сознавая, что делает, она погладила его волосы. Они были такие густые, мягкие, живые… Клер снова охватило сладкое, расслабляющее чувство, ей казалось, будто она сделана из воска, который тает, тает… Как же ему удалось так быстро довести ее до такого состояния? Она знала, что должна остановить его, но пронизывающий ее размягчающий жар был так упоителен, что она не могла заставить себя оказать хоть какое-то сопротивление.

До той минуты, когда вдруг осознала, что его рука касается ее бедра и, медленно поглаживая его, продвигается все выше. На одно мгновение у нее мелькнула мысль: пусть продолжает, ведь между бедер у нее все горит и пульсирует. От его прикосновений станет легче…

Но здравый смысл оказался сильнее.

— Довольно!

Клер поспешно соскочила с его колен и пошатнулась. Когда он схватил ее за запястье, она чуть не закричала и лишь с запозданием поняла, что он сделал это, просто чтобы не дать ей упасть.

— Вовсе не довольно, но ничего — завтра будет новый день. — Когда Никлас отпустил ее запястье, он тоже учащенно дышал. — Доброй ночи, Клариссима.

Она посмотрела на него широко раскрытыми застывшими глазами, точь-в-точь как затравленный олень, потом так же, как прошлым вечером, схватила подсвечник и бросилась вон из комнаты.

Никлас взял со стола свою салфетку и принялся рассеянно складывать се. Клер была непохожа ни на одну из женщин, которых он знал; и, уж конечно, совершенно непохожа на Кэролайн…

Он совсем забыл о портрете, вернее, выбросил из головы мысль о его существовании. Сходство, черт бы его побрал, было разительным, и, внезапно увидев портрет, он испытал почти такой же шок, как если бы увидел саму Кэролайн.

Глупо было думать, что он сможет забыть ее, живя в этом доме.

Обнаружив, что бессознательно свил из салфетки петлю, Никлас с досадой швырнул ее на стол. Лучше думать о Клер и ее милой женственности, чем о прошлом. Когда они начали игру с поцелуями, он понимал, что ему, возможно, не удастся соблазнить ее, но теперь такой исход стал для него неприемлем. Эту игру он непременно должен выиграть. А сейчас он займется тем, что всегда давало ему утешение. Встав, он отправился в самую дальнюю часть дома.

Добравшись до своей спальни, Клер распахнула окно и глубоко вдохнула прохладный сырой воздух. На дворе шел весенний дождик, и его ровный шум помог ей успокоить нервы. Никто в Пенрите не узнал бы в ней сейчас ту спокойную, сдержанную учительницу, которой они доверяли своих детей, уныло подумала она.

Клер начинало казаться, что Никлас и впрямь сам дьявол; во всяком случае, он умел гениально искушать. Хуже всего то, что она реагирует на него не разумом, а чувствами. Это надо исправить, надо использовать разум и полагаться только на него. Тогда она сможет противостоять Никласу.

Легко так говорить, когда его нет рядом. Оставив окно открытым, Клер переоделась в ночную рубашку и легла в широкую кровать. Ей не сразу удалось расслабиться, но а конце концов успокаивающий шум дождя начал ее убаюкивать.

Но, когда она погрузилась в состояние полусна-полубодрствования, в ритм дождевых капель вплелась тихая-тихая музыка. Вначале Клер просто слушала ее и наслаждалась.

Потом осознание невероятности этих прозрачных, чистых звуков заставило ее очнуться. Откуда взяться музыке в середине ночи в почти пустом доме? Да еще такой музыке — нежной и прихотливой мелодии, похожей на песню эльфов?