— Возможно, Тэм и в самом деле один из великих бардов прошлого, вернувшийся на землю, — в нем было что-то мистическое. Кстати, он сделал эту арфу собственными руками, сделал так, как делали в средние века. — Никлас любовно погладил резную раму. — И струны натянул из металлической проволоки, а не из кишок. Я смастерил одну арфу под его руководством, но у нее получилось не такое красивое звучание. Перед смертью Тэм отдал мне свою.

— Вы играете лучше любого арфиста из тех, кого я слышала на ежегодных состязаниях бардов. Вам следовало бы принять участие в одном из них.

— Ни за что, — уже без всякою намека на мечтательность отрезал Никлас. — Я играю только для себя.

— Должно быть, вам невыносима сама мысль о том, что люди будут вами восхищаться. Похоже, вас куда больше устраивает их презрение.

— Вот именно, моя дорогая Клер, — промурлыкал он. — У каждого человека должна быть в жизни цель, разумеется, она есть и у меня. быть бездушным чудовищем, чье возмутительное поведение оскорбляет всех порядочных, богобоязненных людей.

Клер улыбнулась.

— Я не верю, что человек, умеющий так играть и петь, как вы, может быть бездушным. Кроме того, мой отец никогда не стал бы хорошо отзываться о человеке, который по-настоящему плох.

Его пальцы снова пробежали по струнам, наигрывая меланхолическую мелодию.

— Если б не преподобный Морган, я бы убежал из Эбердэра. Не уверен, что, убедив меня остаться, он оказал мне такую уж большую услугу, но как бы то ни было, я не могу не восхищаться тем, как ему удалось приручить такого дикаря, каким был я.

— Как же он это сделал? Мой отец очень мало говорил о своей работе, поскольку считал, что он всего лишь орудие в руках Божьих.

— Вам известно, что моя мать продала меня моему деду за сто гиней?

Прежде чем Клер успела выразить ужас, который вызвали в ней эти небрежно брошенные слова, Никлас снова ударил по струнам. Раздался низкий вибрирующий похоронный звук.

— Когда я оказался в Эбердэре, мне было семь лет, и за всю свою жизнь я ни единого дня не провел под крышей дома. Я обезумел, как пойманная в силок птица, и начал отчаянно вырываться, пытаясь убежать. Чтобы я не удрал, меня заперли на ключ в детской, а в окна вставили решетки. Старый граф призвал па помощь вашего отца, чьи духовные подвиги он уважал. Возможно, он считал, что преподобный Морган сможет изгнать из меня бесов.

— Мой отец не занимался изгнанием бесов.

— Верно. Он просто вошел в детскую с корзинкой, полной еды, и сел на пол у стенки, так что его голова оказалась на одном уровне с моей. Затем вынул из корзинки пирог с бараниной и начал его есть. Я был начеку, но он казался таким безобидным. К тому же я сильно проголодался, так как не ел уже несколько дней. Каждый раз, когда лакей приносил мне еду, я швырял ее ему в голову.

Однако ваш отец не пытался меня к чему-нибудь принудить и не стал ругать меня, когда я стащил из его корзины пирог с бараниной. После того как я умял этот пирог, он предложил мне лепешку с изюмом, а потом дал салфетку, сказав, что мои лицо и руки станут лучше выглядеть, если я их вытру.

А затем он начал рассказывать мне истории. Про Иисуса Навина и иерихонскую трубу. Про Даниила во рву со львами. Про Самсона и Далилу — тут мне особенно понравилось место, где Самсон обрушил на головы филистимлян их храм, поскольку мне ужасно хотелось вот так же разрушить Эбердэр. — Никлас откинул голову на спинку стула, и огонь в камине бросил золотистый отблеск на его точеное лицо. — Ваш отец был первым человеком, который отнесся ко мне как к ребенку, а не как к дикому животному, которое требовалось усмирить. В конце концов я разрыдался у него на груди.

Представив себе несчастного, покинутого ребенка. Клер и сама едва не расплакалась. Проглотив комок в горле, она сказала:

— Мой отец был самым сострадательным человеком, которого я когда-либо знала. Никлас кивнул.

— Старый граф сделал хороший выбор — сомневаюсь, что кто-либо кроме преподобного Моргана сумел бы убедить меня смириться с ситуацией. Он сказал мне, что Эбердэр — мой дом и что если я буду слушаться своего деда, то в конце концов у меня будет столько свободы и столько денег, сколько и не снилось ни одному цыгану. И тогда я спустился к старому графу и предложил ему сделку. — Он состроил гримасу. — По-видимому, у меня врожденная склонность к странным сделкам. Я сказал деду, что буду изо всех сил стараться стать таким наследником, какого ему хочется иметь, — но только одиннадцать месяцев в году. Взамен он каждый год должен отпускать меня на месяц к цыганам. Как и следовало ожидать, граф был отнюдь не в восторге от этой идеи, однако преподобный Морган убедил его, что это единственный способ заставить меня вести себя подобающим образом. Так ваш отец стал моим наставником. В течение последовавших за тем двух или трех лет он приходил в Эбердэр почти каждый день — за исключением того времени, когда разъезжал с проповедями. Кроме обычных школьных предметов, он учил меня вести себя как англ. В конце концов я был подготовлен к поступлению в закрытую частную школу, где из меня уже можно было лепить нечто в достаточной мере похожее на английского джентльмена. — Он бросил на Клер взгляд, полный иронии. — Перед тем как уехать, я подарил вашему отцу ту книгу с благодарственной надписью, которую вы использовали для шантажа.

Эта фраза не задела Клер: она не чувствовала за собой никакой вины.

— Значит, вы сумели не забыть цыганские обычаи, потому что каждый год возвращались к пароду своей матери, — сказала она. — Для семилетнего ребенка вы мыслили весьма здраво.

— Недостаточно здраво. Я воображал, что смогу надеть личину англа, как костюм, а потом снять ее, ничуть не изменившись. Но все оказалось не так просто — если ты постоянно играешь какую-то роль, то в конце концов видимость становится сутью.

— Должно быть, трудно находиться между двумя мирами. Вам никогда не казалось, что вы ни то ни се, ни рыба ни мясо?

Он невесело рассмеялся:

— Очень точное сравнение.

— Чем больше я вас слушаю, тем понятнее мне становится, почему вы ненавидели своего деда.

Никлас наклонил голову и наиграл на арфе гамму: сначала вверх, потом вниз.

— Сказать, что я ненавидел его, это… было бы… слишком просто. Он был моим единственным родственником, и мне хотелось, во всяком случае, иногда, чтобы он был мною доволен. Я выучился хорошим манерам, усвоил нормы нравственности, греческий, историю, изучил основы ведения сельского хозяйства, но что бы я ни делал, это не могло удовлетворить деда. И знаете, в чем состояло мое непростительное преступление?

Клер покачала головой, и он сказал:

— Дайте мне вашу руку.

Когда она протянула ее, он поднес к ее руке свою. Рядом. с ее молочно-белой кельтской кожей его кожа по цвету походила на кофе со сливками.

— Все дело было в цвете моей кожи, то есть в том, чего я не мог бы изменить, даже если б захотел. Думаю, будь я посветлее, мой дед в конце концов сумел бы забыть, какая кровь во мне течет. Однако каждый раз, когда он смотрел на меня, он видел «проклятого черномазого цыгана», как он порой изящно выражался. — Никлас согнул и разогнул свои длинные гибкие пальцы, разглядывая их так, словно увидел в первый раз, потом с горечью проговорил: — Глупо и, уж конечно, совсем не по-христиански ненавидеть кого-то за цвет его кожи, однако такие вот мелочи могут совершенно изменить человеческую жизнь.