Помимо условий мира в Берлине, должно быть, обсуждались меры, которыми ВК обещало помочь либо способствовать захвату власти Лениным. В их основе лежала идея совместного одновременного наступления на демократическую Россию, наподобие войны на два фронта, которое предстояло развернуть армиям центральных держав вдоль русского западного фронта, а их революционным вспомогательным силам под предводительством большевиков — на внутрироссийском фронте, начиная со стратегически важных столичных и крупных городов. О синхронности наступлений на внешнем и внутреннем фронтах России не раз писал А. Ф. Керенский, доказывая, что именно это в конечном счете привело к падению его правительства. Анализ предпринимаемых одна за другой попыток Ленина захватить власть показывает, что он — педантично соблюдая договор — следовал согласованному плану одновременных действий, в соответствии с которым отдельные, хорошо рассчитанные удары центральных держав по тем или иным участкам русского северо- или юго-западного фронта сопровождались вооруженными восстаниями под большевистским руководством с целью дестабилизации органов власти внутри страны. На подобную схему Людендорф возлагал надежду со времен своей декабрьской памятной записки 1912 г., и теперь, когда у германской армии не осталось сил для крупных наступательных операций, она все еще обещала ему важные частные успехи в совместном штурме твердыни демократической России, которую парализовали и подтачивали изнутри. Технической предпосылкой для такой синхронизации внешних и внутренних боевых действий служило налаживание с помощью самых современных технических средств, приборов и квалифицированного персонала безотказных коммуникаций, напрямую связывавших отныне Ленина, его собственных русских военных уполномоченных и приданных ему немецких офицеров (Генштаба), с одной стороны, с уполномоченными ВК в Большой ставке и берлинском тыловом учреждении Генштаба — с другой. Этот аспект, гарантирующий одновременность выступлений, имел решающее значение для достижения общих целей: события последующих семи месяцев вплоть до успешного октябрьского переворота 1917 г. не были бы возможны без надежных и прямых технических мостов между штаб-квартирой Ленина и Большой ставкой.

Уступая в важных вопросах по существу переговоров желаниям немцев, Ленин, по-видимому, сумел настоять на своем в вопросах, касавшихся его собственного положения как партнера и партийного вождя. Он явно добился от германской стороны признания себя единственным главой русских социалистов-коллаборационистов. Согласие немцев удовлетворить его притязания объяснялось тем, что ВК ожидало от его прибытия в Петроград немедленного «значительного обострения» внутриполитической борьбы; «Мировая война» позже приводила в обоснование довод, что Ленин якобы «еще раньше, будучи в Швейцарии, держал в руках все нити русского революционного движения»[2750]. Это утверждение беспочвенно; столь гротескная переоценка роли Ленина в Швейцарии прежде всего являлась результатом его собственной высокой самооценки. В итоге Ленин в Петрограде стал претендовать на исключительное руководство (включая выделение и распределение финансовых средств) всеми коллаборационистскими группами и получил его в ходе упорной и беспощадной борьбы с несведущими или слишком уверенными в себе товарищами: с апреля 1917 г. ему волей-неволей подчинились такие самонадеянные личности, как Юрий Стеклов, в августе и гораздо более активные межрайонцы вместе с Троцким капитулировали en bloc перед ленинскими претензиями, подкрепленными большими финансовыми возможностями[2751].

Признание за ним авторитета партийного вождя, единовластия над действующими в России социалистическими коллаборационистами и единоличного права на получение и распределение средств позволило Ленину перестроить и свои отношения с Парвусом, сложившиеся при 2-м ВК. По-видимому, в ходе берлинских переговоров он сумел освободиться от фактической опеки Парвуса, установленной над ним со времен визита последнего в Цюрих в начале лета 1915 г. Первым признаком того, что ему это удалось, может служить тот факт, что при проезде через Стокгольм Ленин не счел нужным встретиться с Парвусом, хотя германское Министерство иностранных дел желало такой встречи. Его отказ видеть Парвуса поверг МИД в растерянность, а после захвата власти он запретил Парвусу въезд в Россию на том основании, что чистоту революции не должны пачкать грязные руки!

Наконец, Ленину, видимо, передали пакет дипломатических документов (или их копий) российского посольства в Лондоне с наказом при случае использовать их для дискредитации английских партнеров Временного правительства. Вероятно, это была часть бумаг посольства, украденных или скопированных Б. фон Зифертом. Благожелательная швейцарская «Фольксрехт» в конце мая 1917 г. сообщала со ссылкой на специального стокгольмского корреспондента берлинской «Морген», что «у Ленина имеются официальные российские документы». Она ссылалась также на «Социал-демократ» от 29 мая, где писали: «…вернувшаяся на родину ленинская группа привезла с собой важный материал… доказательства существования русско-английско-японского договора о разделе Китая и записки о европейской политике. Эти записки будут опубликованы… Руководители твердо уверены, что очередную зимнюю кампанию удастся предотвратить»[2752].

Должно быть, Ленин покидал германскую столицу с сознанием огромного успеха. По свидетельствам его попутчиков, когда они тронулись в путь к Засницу, его настроение изменилось. Если от Цюриха до Берлина он казался раздраженным, легко выходил из себя и жаждал, чтобы его оставили в покое, то теперь стал веселым и уверенным. Когда Платтен спросил, какие у него предчувствия, «легкая улыбка скользнула по лицу Ленина, и в ней можно было прочесть глубокую уверенность в близкой победе»[2753]. Многозначительная «загадочная улыбка» Ленина по выезде из Берлина бросилась в глаза нескольким людям, в том числе Карлу Радеку. Большой успех на переговорах в Берлине и обильный начальный бюджет — заем на удачный государственный переворот — объясняют такую перемену в настроении.

Когда ответственные берлинские должностные лица после отъезда Ленина утром 12 апреля нашли у себя на столе запись ночных переговоров, они, наверное, схватились за голову. То, что записал ночью под диктовку Ленина философ «необходимости невозможного», никак не позволяло облечь желанный результат в надлежащую правовую форму. В частности, текст о скором заключении мира, по всей видимости, был недостаточно четко сформулирован, сроки заключения мира не ограничивались, германские условия мира обрисовывались не слишком ясно. Компетентные инстанции (предположительно в первую очередь юридический отдел МИД во главе с директором Йоханнесом Криге) сочли обязательной доработку дилетантски составленного договора. Возможность для его совместной переделки существовала только при проезде Ленина через Стокгольм. Копенгагенскому агенту Парвусу велели встретиться в Стокгольме с Лениным и убедить его внести в текст поправки и уточнения. Министр иностранных дел специально поручил посланникам в Копенгагене и Стокгольме устроить встречу Ленина и Парвуса. Но Ленин, который, вероятно, счастлив был иметь в кармане договор именно в данной форме, под предлогом возможной компрометации «категорически отказался разговаривать с Парвусом и ему подобными»[2754]. Он не согласился прийти в известный отель «Регина» на Дроттнинггатан, не предложив, однако, другого места, более подходящего с точки зрения конспирации. Своим резким отказом он поставил как Парвуса, так и немецких работодателей в непривычное, неудобное положение. Парвус тщетно ждал Ленина в Стокгольме, когда тот «остановился там проездом»: «Он отказался от личного свидания. Я передал ему через нашего общего друга: сейчас прежде всего необходим мир, следовательно, нужно установить условия перемирия, каковы его намерения? Ленин ответил: он не занимается дипломатией, его дело — социал-революционная агитация. На это я возразил: „Скажите Ленину, пусть агитирует; но если для него не существует государственной политики, то он станет орудием в моих руках“»[2755].