Как было показано выше, договоренности с Германией о разделе сфер интересов и война в Европе стали теми необходимыми условиями, при которых советское руководство могло достаточно свободно действовать в отношении Прибалтики. Советский Союз приступил к расширению своего влияния в регионе с заключения договоров о взаимопомощи, пользуясь традиционной практикой военно-политического давления и посулов в зависимости от конкретной обстановки применительно к каждой прибалтийской стране. Лишенные поддержки великих держав Европы, страны Прибалтики оказались один на один с требованиями советского руководства. Поэтому трудно не согласиться с мнением С.В. Волкова и Ю.В. Емельянова, полагающих, что «разумеется, эти договоры не были бы подписаны правительствами Эстонии, Латвии и Литвы, если бы они не знали, что Германия отказалась от своей гегемонии в Прибалтике». Однако мнение авторов о том, что «в реальной обстановке 1939 г. другой альтернативой договорам, заключенным в Москве с 28 сентября по 10 октября, могла стать лишь оккупация прибалтийских республик германскими войсками»[1818], представляется надуманным и противоречит реальным фактам. Как мы видели, реальной альтернативой этим договорам могла стать оккупация Прибалтики Красной армией, и именно эта угроза вынудила правительства Эстонии, Латвии и Литвы подписать договоры о взаимопомощи, которые расценивались ими как меньшее из зол. С 10 октября 1939 г. советско-германская договоренность по Прибалтике была подкреплена соответствующими советско-прибалтийскими договорами. В этих условиях руководящие круги государств Прибалтики старались не обострять отношения с СССР, надеясь в будущем избавиться от нежелательной советской опеки.

Причины уступчивости стран Прибалтики в отношении предложений СССР осенью 1939 г. крылись в отсутствии поддержки Таллина, Риги и Каунаса со стороны великих европейских держав. Англия и Франция были заняты начавшейся войной с Германией, которая в свою очередь была связана договоренностями с Советским Союзом. В этих условиях не менее важным фактором было отсутствие поддержки традиционной для правящих кругов стран Прибалтики политики конфронтации с СССР со стороны значительных масс местного населения. Наряду с небольшим количеством запасов вооружения, это существенно снижало военные возможности этих стран, а, главное, создавало угрозу внутреннего социального взрыва в случае открытого столкновения с Красной армией. Если в мирное время местным националистическим диктатурам удавалось подавлять подобные настроения, то столкновение один на один с Советским Союзом без какой-либо поддержки Запада обрекало прибалтийские националистические профашистские режимы на гибель. В этих условиях договоренность с Москвой была для диктаторских режимов Прибалтики единственным способом продлить свое существование.

Естественно, оправдывая свою политику уступок требованиям Москвы, прибалтийские националисты делали упор на несколько иные причины их согласия на подписание договоров о взаимопомощи. Так, например, бывший эстонский посланник в Москве А. Рей в своих воспоминаниях отмечал: «Что касается способности эстонской армии противостоять нападению Красной Армии, не приходилось спорить, что даже если бы был обеспечен бесперебойный приток оружия и боеприпасов из производящих их стран, для Красной Армии при ее огромном превосходстве в численности и вооружении было бы вопросом нескольких недель, если не дней, сломить сопротивление эстонской армии. Прежде всего и главным образом именно проблема снабжения полностью исключала возможность длительного сопротивления. Принимая во внимание огромные размеры, в которых современные сражения требуют оружия и боеприпасов, приходилось считаться с непреложным фактом, что имеющиеся запасы были бы исчерпаны за пару недель. После этого ружьям и пулеметам пришлось бы умолкнуть, ведь ни в Эстонии, ни в соседних небольших государствах не было сколь-нибудь значительного промышленного производства боеприпасов, не было и возможности достать оружие и боеприпасы за границей. Все страны, снабжавшие Балтийские государства оружием в мирное время, сами лихорадочно вооружались, так как или уже воевали, или же видели в этом единственную возможность не оказаться вовлеченными в войну. Даже морское сообщение было практически перерезано. Ко всему этому следует прибавить, что партия современных истребителей, заказанная в Англии и подготовленная к отправке летом 1939 г., в последний момент была реквизирована британскими властями, которые сами остро нуждались в этих самолетах. В результате эстонская армия была бы вынуждена сражаться без прикрытия истребителей, так как эстонская авиация, неудовлетворительная ни по численности, ни по качеству, была бы за несколько дней сметена советской.

В таких обстоятельствах единственными результатами сопротивления оказались бы истребление элиты нации, т. е. самых бесстрашных и стойких ее представителей, и массовая депортация остального населения, развеявшая бы его по всей Сибири и другим глухим углам России. Это было бы равносильно добровольному самоубийству нации. Какие бы горькие страдания и жестокие испытания ни ожидали эстонский народ, если бы он уступил угрозам советского правительства, было все же основание надеяться, что пока сохраняется его физическое существование, сохраняется возможность того, что настанут лучшие времена и принесут возрождение национальной свободы. Народу же, который подвергнется уничтожению, будущее не сулит ничего. Надлежало следовать высшей заповеди – сохранить физическое существование нации. Другими словами, альтернативу национального самоубийства необходимо было исключить. Поэтому не было иного выхода, как только уступить неумолимой судьбе и подчиниться требованиям советского правительства»[1819].

Конечно, все эти самовнушенные «страшилки» относительно «физического существования» эстонского народа являются всего лишь красивой фразой, скрывающей страх утраты своего господства в Эстонии в случае, если эстонскому народу действительно будет дана возможность выбирать свою судьбу. Как известно, в советской национальной политике не было ничего даже отдаленно похожего на эти бредни, которые являются своеобразной оговоркой «по Фрейду». Именно такой судьбы желали прибалтийские националисты советскому народу и активно воплощали свои мечты в жизнь в сотрудничестве с Германией в 1941–1945 гг.

При этом следует подчеркнуть, что никаких действий со стороны СССР, которые можно было бы признать «оккупацией» Прибалтики осенью 1939 г. допущено не было. Действительно, командование Красной армии предприняло подготовительные меры для операции по захвату Эстонии и Латвии, но дальше этого дело не пошло. В отношении же Литвы все военные меры советской стороны ограничились лишь сосредоточением войск у ее границ, причем эти войска даже не получили никаких боевых задач и начали рассредоточение еще до подписания советско-литовского договора о взаимопомощи. Как верно отметил А.Г. Донгаров, «грубый нажим с использованием угрозы применения силы был характерен только для стадии принуждения партнеров к переговорам», тогда как сами договоры о взаимопомощи «стали результатом именно переговоров, а не ультиматума; в ходе их прибалтийским делегациям удалось отстоять целый ряд важных для них положений и принципов»[1820]. Совершенно очевидно, что заключенные с Эстонией, Латвией и Литвой договоры просто невозможно охарактеризовать как «оккупацию» этих стран, оставаясь при этом на почве твердо установленных исторических фактов. Иными словами всякий, утверждающий обратное, просто нагло лжет. Как мы видели, страны Прибалтики не могут быть даже названы советскими протекторатами, поскольку влияние Москвы на их внешнюю политику было минимальным и не выходило за рамки союзных отношений, а уж вмешательство во внутренние дела вообще не имело места.